«Мой Каренин - не дурак, он вообще душка...». Интервью актера Анатолия Белого накануне гастролей в Риге

Вы любите гастроли?

Да, да, да! Если бы я был актером антрепризы, наверное, ответил бы по-другому: «Уже не могу».  Но у меня нет «чесов», и я не живу в самолетах. На самом деле, так сложилось по репертуару, что почти все мои спектакли – невыездные.

Да, я помню, какие проблемы были с «Белой гвардией» из-за ее сценографии, как трудно было в Риге подходящую площадку найти… Но вот есть спектакли, которые на чужой почве не приживаются. А некоторые, наоборот, расцветают.

«Белой гвардии» гастроли точно были на пользу. Разные города, разные зрители, разные энергии как-то растормошили спектакль на все стороны, размяли его, меха раздули… Мы же в Киеве попали в революционные события, представляете? Вот только начинался Майдан, только вышли на Крещатик ребята-шахтеры, сидели, стучали касками… А мы буквально в сотнях метров от них играли «Белую гвардию»…

А с «Сережей» будете в первый раз выезжать, получается. Так мы ж только недавно этот спектакль выпустили.

«Сережа» – это же ваш первый Толстой?

Да.

И как у вас отношения с автором сложились?

Знаете, очень даже неплохо. Хотя в школе, когда нам задавали «Войну и мир», это было ужасно. Совершенно невыносимо. А потом уже, в зрелом возрасте, очень даже проникся. Ну то есть Толстой меня как-то заворожил в свое время.

Мне всегда казалось, что «Анна Каренина» — наиболее полная энциклопедия мужских страхов, поэтому она так и популярна…

Да? Для вас – «Анна Каренина»? А для меня – «Крейцерова соната». Это прямо сборник всех дибуков, ужасов и комплексов, которые только может принести мужчине семейная жизнь и общение с женщиной. «Каренину» я в таком ключе не рассматривал... Мне кажется, парадокс популярности «Карениной» – наверное, даже не парадокс, а логика, – в стопроцентной точности женского образа. Тех вопросов, которые героиня себе задает. Все это так близко, так животрепещуще. Очень актуальное произведение, на самом деле. Просто отношение к его проблемам изменилось. Но – внешнее отношение, отношение социума. А внутренне каждый человек, вырастая из девушки в женщину, проходит через эти неожиданные катаклизмы и спрашивает себя: что со мной, откуда это?! Как с этим бороться? А это природа. Я боюсь говорить дурные эти, избитые фразы, но, как ни крути, природу человеческую он познал, Лев Николаевич. Познал и препарировал.

Я не ручаюсь за точность цитаты, но помню, что Бетси Тверская говорит о вашем персонаже – «никак не могла понять, что не так с Алексеем Александровичем, а потом до меня дошло: он дурак»...

Это абсолютно женский взгляд.

То есть ваш Каренин – не дурак?

Нет, ровно наоборот. Мы как раз решали его как человека блестящего ума и прекрасных душевных качеств. Если бы он был дурак – не служил бы в Думе, не делал бы проекты, которые в обществе обсуждают...

Вы добры к государственным мужам.

Слушайте, в любой Думе найдутся идиоты. Про сегодняшний день мы даже не говорим. Но, мне кажется, в той Думе умных людей было больше. Так что Каренин – умный. А иначе не интересно его делать. Нет, можно, но… Вообще, мне трактовка Дмитрия Анатольевича пришлась по душе, потому что он с самого начала сказал: Каренин все понимает. Другое дело, что, понимая, не прощает. Тут, конечно, речь о гордыне великого масштаба. Он же перфекционист во всем. Такие, знаете, безукоризненные швейцарские часы… по которым бьют молотком. Мне самому каждый раз любопытно наблюдать изнутри, какая шестеренка сегодня вылетит, какая пружинка выскочит, откуда. Потому что каждый раз я не знаю, как именно он сломается.  С какими нюансами. Вот этот процесс разрушения идеального механизма – самое захватывающее для меня.

Вам интересно было смотреть, как Каренина играют другие?

Я не так много видел Карениных на своем веку. Николай Гриценко в советской экранизации – при всем том, что великий артист и так далее – это было лобовое решение: сухарь, зацикленный на себе эгоист. Джуд Лоу? Мне, кстати, нравится фильм с его участием, очень нравится. Разумеется, нужно сделать скидку на то, как голливудские суперзвезды играют русских, – но если не брать это во внимание, а с профессиональной точки, актерской, посмотреть, как они лепили своих ребят… Сколько там историй, внутренних драм, надлома… Я все это вижу сквозь блестящие стекла очков Каренина – Джуда Лоу… Но мы пошли еще дальше. У нас Каренин вообще, можно сказать, изначально – душка. (Смеется.) Любящий муж, который... Ну да, мы действительно чего-то не замечаем из-за своего эго, из-за своей работы… Но ставить это человеку в вину? Обличать его, называть черствым? Да мы ж сегодня все такие. Отдаемся на 90 процентов работе, становимся ее рабами. И пропускаем свои семьи, пропускаем своих детей… В этом-то и кайф – отразить современного такого человека и еще раз сказать: «Ребята! Люди, которые рядом с вами, требуют внимания!» Хотя… Толстой пишет о том, что и это бесполезно. В какой-то момент ты просто ничем не руководишь, ничто не контролируешь. И не можешь контролировать. Но это интересно. Интересно изучать.

Феллини говорил, актеры – как матросы Колумба, они постоянно мечтают вернуться назад. Вы за собой такое замечали в работе с Крымовым? Мечтали поскорее оказаться в своей гавани?

А какая моя гавань?

Ну, у Крымова театр все-таки очень специфический. Театр художника.

Абсолютно мой театр. Я узнал его, еще когда учился, при всем при том, что учился я в Щепкинском театральном училище при Малом театре СССР – от самой  формулировки уже бросает в дрожь… Но  у нас был экспериментальный курс, у нас мастером была Людмила Новикова, ученица Анатолия Васильева… И, собственно, никакой школы Малого театра там не было, а мы ходили на все показы Васильева и его лаборатории, в Центр экспрессивной пластики Геннадия Абрамова – ничего не пропускали. Поэтому я воспитан на театре образном, сотканном из воздуха, созданном из звуков, обрывков, пеплов, чего-то там еще... Я обожаю такой театр!

Другое дело, что я действительно давно в нем не пребывал. И вписаться в Димину систему координат, найти степень зазора между собой и персонажем, а потом включения в персонаж, а потом опять отстранения от него, было непросто. Все-таки психологизм в меня врылся глубоко, и я все никак не мог обрести эту легкость. Собственно, я еще на пути ее обретения. Но, по крайней мере, я почувствовал в какой-то момент, что Дима имел в виду, когда говорил, что играть надо как бы промежду прочим.

Вы вообще ведете счет своим ролям? Выстраиваете их тайно по ранжиру? Самая удачная, самая недооцененная, самая тяжелая?

Ну конечно, у меня есть внутренние отношения с каждой ролью. Кроме этого вот пункта про недооцененность, потому что это, по-моему, какая-то ерунда. Я сам свои роли оцениваю. А уж как их там оценивают извне, меня мало волнует.  Ну, получил за что-то премию, и отлично. Не получил – тоже хорошо. На этом зацикливаться нельзя… Но Каренин – одно из моих последних упоений, несомненно.

Слово-то какое прекрасное… А можно я о больном спрошу? Сейчас вы играете в спектаклях "Сережа" и "Бег" в МХТ, в "Дяде Ване" Театра наций. Но до Каренина у вас несколько лет не было новых ролей в МХТ. Вас это тяготило? Или давало возможность раскрыться в других проектах, которые вы выбирали и делали сами?  

Все в порядке, отличный вопрос, я на него спокойно и прямо отвечаю, что да, у меня было пять лет без новых работ в этом театре – в моем театре, хотелось бы сказать, потому что я к нему все-таки прикипел, я  считаю его своим домом родным, несмотря на то, что я отщепенец, как Олег Павлович Табаков меня называл…

Почему?

Потому что я из Щепки! (Хохочет.) Я же не мхатовский, не «ихний»… Когда я только пришел в нулевые годы, Олег Павлович собирал здесь костяк, такой эклектичный, яркий, странный, Петербург, Гитис, Щука, Щепка, прямо в одну кучу всех… и, собственно, оказался прав, потому что эта мозаика талантливых людей прямо как-то засверкала. Да – так вот, при всем при том он дал мне это прозвище: отщепенец. Любя, естественно. А эти пять лет… Что поделаешь. Это же театр, тут человеческие эго сталкиваются, амбиции... Я нормально к этому отношусь, хотя, конечно, в какой-то момент я загоревал по этому поводу очень сильно, загрустил. Ну давайте говорить прямо: просто Богомолов – не мой режиссер, я с ним не работаю и работать не собираюсь. Соответственно, с этой своей точкой зрения я и остался без работы. Но это действительно, как вы сказали, дало мне возможность делать свое дело. Проект «Кинопоэзия», если вы о нем слышали…

Я его очень люблю.

Ой, спасибо большое. Собственно, туда я и вылил всю свою неуемную энергию. И, как оказалось, все в порядке! То есть я дождался своего востребования здесь, в театре, а до востребования занимался «Кинопоэзией» и очень этому рад и счастлив, потому что нашел какую-то отдушину, реализацию не только актерскую, не столько актерскую и вообще не актерскую, а креативно-продюсерскую, поэтичная стихия мне очень близка, я ее прям фибрами чувствую, я нашел способ ее интерпретировать, и мне это каждый раз приносит колоссальное удовольствие -- изучать какое-то стихотворение,  экранизировать его, фантазировать…

Этот проект выглядит совершенно бездонным – как поле, которое за всю жизнь не перепахать. А вы к этой затее не остываете потихоньку?

Нет-нет-нет. Хотя так может показаться, потому что у нас такая прерывистая линия в развитии проекта, пунктирная, потому что у проекта нет поддержки Минкульта, никаких-то банков, то есть генерального партнера нету до сих пор, а я не тот паровоз, который может доставать деньги. Не мой это конек. Мой конек – творческая составляющая: придумывать какие-то циклы, темы и так далее. И тут возникает замкнутый круг. Нет денег – нет продюсера. Нет продюсера – нет денег. Правда, сейчас вроде бы нашелся человек, который попробует добыть финансирование и продвинуть дело… Не так это просто. При всей, казалось бы… Я сам, очарованный этой идеей, думал… У меня такие были розовые очки – на пол-лица… Что это же круто, что это же нужно, что сейчас все сразу заинтересуются… Ни фига.  В минкульте мы дошли до замминистра, и нам сказали: а как это оформить, по какой статье? Вы же не художественное кино? И не документальное? Нет, мы -- поэтическое кино. И что с вами делать, куда вас девать? Нам прямым текстом дали понять, что не вписываемся мы пока что…

Но ничего. Я думаю, что всему свое время, что надо добраться до критической массы, нарастить мышцы, набраться сил, и все будет. По крайней мере, сейчас появился очень четкий вектор. Мы собираемся делать фестиваль поэтического кино. Потому что у проекта должен быть свой дом, своя платформа, а для кино -- мы же все-таки занимаемся кино – самая естественная платформа есть фестиваль. А Россия – та страна, где устраивать фестиваль поэтического кино сам Бог велел. Так что я не остываю, нет. Внутри – там сотни мыслей роятся.

В вашей фильмографии около 80 названий. Какие для вас особенно важны?

Их по пальцам можно пересчитать. Я к своим киноработам  вообще отношусь критично, количество здесь не имеет никакого значения, а о качестве самому судить неправильно, мне кажется...  Если говорить не о ролях, а о картинах как таковых -- тогда, наверное, «Кто я?» Клима Шипенко, «Братья Карамазовы» Юрия Мороза, «Долина роз» Дмитрия Черкасова… «Орлова и Александров» -- для меня это тоже значимая роль, я ей отдал кусок мяса с кровью… Из последних -- «Оптимисты», «Садовое кольцо»… Наверное, навскидку больше не припомню. Хотя...  Есть на канале «Культура» совершенно неприметный телефильм непонятно какого жанра,  полудокументальный- полупостановочный, полупублицистический-полухудожественный, называется он «Длинноногая и ненаглядный». Про переписку драматурга Николая Эрдмана и актрисы Ангелины Степановой. Я его смотрел – помню свои ощущения – и думал: да, получилось. Что-то там такое сквозило между слов, между строк, в глазах. Какая-то искра проскочила.  Но это редкость.

Какие ленты выстрелили неожиданно для вас, какие так же неожиданно провалились?

Ой. (Смеется.) Что там выстрелит, что не выстрелит – никогда не предугадаешь. Вроде бы в «Оптимистах» все слагаемые были для того, чтобы бомбануть, как называется. Ан нет. Я не грешу на то, что кто-то плохо сработал. Но не произошло. Не случилось. Поэтому я об этом стараюсь не думать и ставок никаких не делаю – просто отпускаю. Чтобы не сильно… чтобы не было потом неожиданностей. 

И бурные дискуссии вокруг «Садового кольцо» оказались для вас сюрпризом?

По остроте темы, остроте подачи мы понимали, что снимаемся в неординарной вещи. Но испортить ведь можно все на свете, причем легко и быстро. Хорошо, что режиссер Леша Смирнов  в силу возраста, воспитания и  образования оказался человеком препарирующим.  Его молодость, безбашенность, человеческая и профессиональная резкость, его энергия совпали с энергией сценария. Отсюда такой резонанс. 

Вы смотрите свои и чужие фильмы? Что вам понравилось из недавно увиденного?

Себя я на экране переношу с трудом – честно вам говорю, без всякого кокетства. Смотрю я только для того, чтобы еще раз сделать для себя какие-то выводы и загрустить.  Чужие – стараюсь смотреть. К сожалению, еще не добрался до русских сериалов, которые так громко выстрелили, до «Обычной женщины»,  до «Звоните ди Каприо».  Но сериалы требуют  времени,  а я прихожу домой и валюсь с ног… Если говорить про кино – мощное  впечатление произвела «История одного назначения», так совпало, что Леша Смирнов  там тоже снялся… Я вышел раздавленным совершенно. Посыл, простота высказывания, четкость, ясность,  вместе с тем проникающее такое высказывание, очень сильное. Это настоящий гражданский акт.