Наше собачье дело. Спектакль “Собачье сердце” в Рижском русском театре

Прикасаться к булгаковскому “Собачьему сердцу” после знаменитого фильма Владимира Бортко - это, конечно, не подвиг, но что-то героическое в этом есть. Фильм 1988 года настолько въелся в наше культурное сознание, что это создает для зрителя определенные сложности. С одной стороны, едва услышав со сцены культовые фразы “Разруха не в клозетах, а в головах”, “Не читайте утром советских газет”, “Котов душили, душили”, “Это какой-то позор”, “В очередь, сукины дети” и прочие, мы испытываем радость узнавания. С другой стороны, это сильно мешает свежести восприятия спектакля.

В конце первого отделения исполнительница эпизодической роли странницы, пришедшей “собачку говорящую посмотреть”, вдруг отступает от булгаковского текста и, обращаясь к зрителям, говорит: “А фильм все равно лучше!” Зал, до этого не знавший, как реагировать на происходящее, облегченно взрывается хохотом. Ему озвучили то, что он и сам все это время мысленно прокручивал у себя в голове.

Да, фильм лучше. Безусловно. Но это если сравнивать синее с холодным, а длинное с мягким. Кино и театр - разные жанры, и различий у них больше, чем сходств. Балет и хоккей тоже ведь в чем-то похожи - и там, и там демонстрируются возможности человеческого тела. Но никому ведь не приходит в голову их сравнивать.

Избавившись при помощи шутки от киностигмы, режиссер спектакля Дмитрий Петренко честно нам заявляет: тягаться с классикой он не намерен. Пусть у них там горячее, зато у нас будет круглое.

Конечно, актерам этого спектакля не позавидуешь. Преодолеть магию гениальной игры Евгения Евстигнеева, Бориса Плотникова, Владимира Толоконникова, Романа Карцева, Нины Руслановой - задача архисложная. Эти образы записаны у нас на подкорке - тут даже фильм пересматривать не надо, и так все помнишь до малейших нюансов. Трудно придумать что-то новое, свое. Но наши актеры (Евгений Черкес, Александр Маликов, Иван Стрельцов, Анатолий Фечин, Дарья Фечина и Анастасия Левина) с задачей в целом справились. Особенно хорош Дмитрий Палеес в роли профессора Преображенского. Хотя, конечно, видно, что в предложенной режиссером эстетике актерам этого театра существовать совсем не просто... 

От многих видевших этот спектакль я слышала одну и ту же фразу: “Лучшее, что там есть, - это сценография”. Безусловно, авторы визуальной концепции “Собачьего сердца” Криста и Рейнис Дзудзило  - люди невероятно талантливые, и их участие в этой постановке абсолютно закономерно. Криста и Рейнис - любители модернизма, а эта постановка и есть чистый, беспримесный модернизм. (Тем, кто с трудом воспринимает эксперименты в области театрального языка, этот спектакль вряд ли доставит удовольствие). 

Ну, а раз модернизм, то должна быть эффектная форма. Для четы Дзудзило “Собачье сердце” стало в каком-то смысле продолжением их прошлогодней работы - спектакля в жанре contemporary dance “Очень хорошие минуты” в театре Дайлес. 

Там история любви немецкого философа Вальтера Беньямина и латышской деятельницы культуры Аси Лацис на фоне Москвы 20-х годов была рассказана при помощи супрематических образов в духе Казимира Малевича:  торжество цвета и отказ от детального изображения жизни в пользу простых геометрических фигур – круга, квадрата, треугольника. Здесь мы видим ту же эстетику.

Там главным визуальным образом был квадрат. В “Собачьем сердце” им стал круг - как символ кусающей себя за хвост змеи (которая, в свою очередь, символ медицины) и бегущего за своим хвостом пса. Круг - это шар в разрезе, а “шар” - это корень фамилии Шариков. (Все это я прочла в буклете спектакля - глубоко копают ребята…).

Еще одной перекличкой “Собачьего сердца” со спектаклем “Очень хорошие минуты” стали современные костюмы. В “Минутах” герои носят красные адидасовские спортивные штаны и куртки, в “Собачьем сердце” - белые майки, джинсы и кроссовки  (правда, лишь во втором отделении, поначалу герои одеты в историческую одежду - видимо, чтобы зрителя так уж сразу не пугать). При этом действие обоих произведений происходит в 20-е годы: “Московский дневник” Беньямина, по которому поставлены “Очень хорошие минуты”, написан в 1926-1927, а Булгаков закончил “Собачье сердце” в 1925-м.

Важную роль в визуальной концепции обоих спектаклей играет и буквенная графика. В спектакле театра Дайлес шрифт выступал в роли сугубо дизайнерского элемента - художники любовались причудливой красотой всех этих русских “Щ”, “Ы”, “Д”, “Ъ” (как когда-то, в эпоху перестройки, любовались кириллицей западные модельеры, включая их в свои коллекции).

В спектакле же “Собачье сердце” шрифт выполняет еще и смысловую задачу. Алфавит, написанный задом-наперед - перевернутая картина мира, увиденная глазами Шарикова. В какой-то момент четверка героев выстраивается на сцене так, что буквы на их майках складываются в имя “Коба” (о садомазохистских отношениях Булгакова и Сталина известно всем, кто более-менее интересовался судьбой писателя).

В конце спектакля, во время выхода актеров на поклоны, на их майках читалось слово “собака” - правда, с перепутанными буквами (не знаю, получилось ли это случайно, или было сделано намеренно, чтобы шутка не выглядела такой лобовой).

Но при всей стройности визуальной концепции спектакля некоторые элементы так и остались для меня загадкой. Например, я так и не поняла, что хотели сказать авторы при помощи флагов разных стран. Что шариковы - это отнюдь не сугубо русская проблема?..

Хорошо еще, что в спектакле не было прямых аллюзий на современную политическую ситуацию - такие вещи, обожаемые, например, режиссером Константином Богомоловым, часто выглядят достаточно дешево.

Да и не нужны здесь никакие намеки. Повесть “Собачье сердце” и так современна. В ней заложена идея, универсальная абсолютно для всех времен и народов, - о том, что при любых обстоятельствах и в любом окружении нужно всегда оставаться человеком. И о том, как это сложно…