Падает, падает ядерный фугас… Дебют Чулпан Хаматовой в Новом Рижском театре

Этот спектакль смотреть невыносимо тяжело. Еще тяжелее после финального титра “Просим зрителей в конце спектакля не аплодировать” встать со своего места и молча выйти из зала, пряча глаза и боясь встретиться с кем-то из знакомых. Обсуждать увиденное совершенно не хочется. Хочется его поскорее забыть. Но забыть не удастся.

Главная метафора этого спектакля – телевизор. Его смотрит Надя, учительница русского языка, обитающая где-то в Подмосковье в старомодной маленькой квартирке с иконками и ковром на стене. Сценография спектакля выстроена так, что надина квартирка тоже кажется какой-то игрушечной, словно на экране телевизора.

Надя смотрит старую развлекательную передачу, в которой простая русская женщина, любительница караоке, поет переделанную песню “Голубой вагон”. “Медленно ракета уплывает вдаль, встречи с нею ты уже не жди, и хотя Америки немного жаль, у Китая это впереди…”.

Такие переделки были очень популярны в советское время, когда коллективное бессознательное, как могло, сопротивлялось идиотизму режима. Юмор – главное лекарство для борьбы с ужасами повседневности, и шутки про ядерную войну, помнится, были в большом ходу.

Но сегодня эта незамысловатая песенка с припевом “Падает, падает ядерный фугас” совсем не кажется смешной. Почему-то пропадает чувство юмора. Эту песню слушаешь только с одной мыслью: “Не дай бог!”.

Впрочем, у массы русских (и не только) людей, живущих в России (и не только), эта песня, вероятно, по-прежнему вызывает позитивную реакцию. И название для этой песни имеется – “Можем повторить!”. И видеоряд есть – детсадовские малыши, выстроившиеся в форме буквы Z.

Точно так же, как эта Надя, миллионы россиян смотрят “зомбоящик”, где развлекательных передач становится все меньше, а политических все больше. Разница лишь в том, что Надя явно не верит россказням кремлевских пропагандистов с их “единственно правдивой” правдой. У нее своя правда…

После жутковато-веселого, как пляски на костях, вступления спектакль резко перемещается в совсем другую область – мир Достоевского. Чулпан Хаматова перевоплощается в героев романа “Бесы” Ставрогина и отца Тихона, чей разговор о грехе и искуплении был задуман, как кульминация романа, но вместе со всей девятой главой оказался вырезан цензурой (сначала царской, а потом и советской). И понятно почему. Речь там шла о страшном – Ставрогин на исповеди признается в том, что изнасиловал девочку Матрешу, которая потом покончила жизнь самоубийством. Священник готов его простить, но при условии, что тот искренне раскается. А этого не происходит – напротив, Ставрогина одолевают бесы, которых отец Тихон, кажется, ощущает почти физически.

То, что делает на сцене Чулпан, перевоплощаясь то в Матрешу, то в Ставрогина, то в Тихона, а то и в самого беса, – можно описать выражением “до мурашек”, если бы это выражение не было сегодня столь избитым. 

Тут Херманис снова делает резкий поворот, и на экраны выводится диалог советника президента Зеленского Алексея Арестовича с писателем Дмитрием Быковым. Речь снова идет о бесах, вполне реальных – овладевших теми, кто развязал войну в Украине. Арестович, как всегда, бодр и ироничен, но от его задушевных интонаций смысл сказанного становится еще более жутким.

Если честно, мне эта часть спектакля показалась несколько натужной. Возможно, ее целью было разжевать публике – причем тут, собственно говоря, бесы и вся эта эзотерика. Чтобы даже самый непонятливый понял: бес – это Путин. Но такие лобовые приемы в искусстве, на мой взгляд, не работают.

Гораздо сильнее воздействует на публику тихий голос Чулпан из финальной части спектакля, где она снова возвращается в образ той самой Нади, учительницы из Подмосковья. Ее монолог о том, как она нежданно-негаданно обрела свое женское счастье, а потом в одночасье потеряла близких людей на спектакле “Норд-Ост”, звучит очень просто и буднично, по-бытовому. Но от этого еще более страшно. Нет никаких бесов – есть конкретные люди, давшие приказ пустить газ в зрительный зал. И главный виновник трагедии на Дубровке – Путин. Эта фамилия звучит в спектакле не раз и не два, совершенно отчетливо.

Будучи человеком с активной жизненной позицией, Алвис Херманис, по-видимому, счел своим долгом выразиться не метафорически, а вполне конкретно. Потому что время сейчас такое – общими фразами про абстрактное зло и про мир во всем мире не отделаешься.

Выражение post scriptum переводится с латыни как “после написанного”. Так что же мы имеем после написанного – Достоевским, Толстым, Чеховым и прочими столпами русской культуры (к которым можно отнести и Анну Политковскую, чей материал для “Новой газеты” был взят за основу истории про Надю)?

Чего стоит вся эта русская духовность с ее разговорами о слезинке ребенка, если во главе страны стоит опасный маньяк, которого поддерживает большинство? Нет больше никакой русской духовности. Кончилась.

В последней сцене спектакля Надя говорит о том, что больше всего на свете она хочет досмотреть спектакль “Норд-Ост” до конца. В этот момент ее крохотная квартирка начинает заполняться клубами дыма: в них исчезает диван, телевизор, иконы и сама Надя… Надежды нет, катарсиса не будет. Аплодисменты не нужны…