Северия Янушаускайте: «Я выбираю людей, как сценарии»

Ради участия в фильме «Звезда» СЕВЕРИЯ ЯНУШАУСКАЙТЕ (38) выучила русский. Оно того стоило: роль светской львицы, узнавшей о своей смертельной болезни, принесла литовской актрисе приз фестиваля «Кинотавр», премию «Золотой орел» и множество предложений о съемках. Не будь Северия такой разборчивой, следующие лет десять-двадцать она бы только и знала, что играть роковых женщин, излучая с экрана свою завораживающую нордическую красоту. Но нет. Ее проекты друг на друга похожи мало. В самом дорогом немецком сериале всех времен «Вавилон-Берлин» она играет русскую графиню-самозванку Сорокину, в российском сериале «Оптимисты» – сотрудницу МИДа, американку латышского происхождения Руту Блаумане, в «Кровавой барыне» – Екатерину II, в «Норвеге» – эксцентричную Брунгильду, а в новой ленте латвийского режиссера Евгения Пашкевича «Что знает Тихая Герда» – баронессу Фитингофф.

Вас нередко приглашают сниматься в роли аристократок. В вас действительно течет голубая кровь?

Насколько я слышала, что-то такое есть. Но мне это не важно абсолютно. Даже не любопытно. Это же не суть моя. Суть в том, как я росла, что я за человек. А кровь – что кровь? Ну, может, по профилю заметно. И все.

Тем не менее во многих фильмах вы играете женщин, которые резко выделяются из толпы. Иностранки, баронессы, графини, императрицы… А в обычной жизни вы чувствуете себя человеком из другого мира, другого времени?

Я этого не чувствую! Я очень долго мучилась, почему меня так видят, почему я так часто слышу эти слова: другая, странная… Мне от этого было неловко – до тех пор, пока я не поняла, что это не моя проблема, это проблема тех, кто меня так воспринимает. И перестала бороться. В конце концов, это всегда интересно – отклонение от нормы.

Перед съемками «Вавилона» и «Тихой Герды» вы смотрели фильмы с дивами 20–30-х годов? Что-то для себя брали от них?

Я постоянно возвращаюсь к классике, потому что устаю от современности, от тотального реализма, который окружает нас всюду, и на экране тоже. Черно-белое кино – это мое. И фотографии черно-белые, старые, винтажные. И мода, естественно. Мне кажется, мода 20–30-х – лучшая из всех возможных, самая красивая, самая элегантная.

Кто из актрис? Я могла бы сказать, что это Марлен Дитрих, Грета Гарбо, но мне нравятся и те, что были до них, я даже не знаю имен этих девушек, которые играли в немых фильмах... Конечно, к их персонажам есть вопросы, они же вечно были дурочки наивные, это потом уже появились роковые женщины, андрогинность появилась… Но все-таки кино того времени было мужским. Вне зависимости от того, кем была женщина на экране – красоткой, любовницей, мамой, бабушкой.

Скорее произведение искусства, чем реальный человек.

Чуть-чуть да.

И в этом что-то есть.

Эстетически. Как актрисе мне было бы невыносимо скучно просто демонстрировать себя в выигрышных ракурсах. Или постоянно появляться в образе femme fatale. Мне говорят: в тебе это есть. Ну хорошо, есть, но во мне есть и кое-что еще. И много! (Смеется.) Разумеется, от себя я не убегу, актеры все-таки привязаны к своим амплуа. Но повторяться мне как-то не хочется. Поэтому я выбираю очень строго, про что играть и про что сказать.

Когда вы впервые увидели себя на экране – что почувствовали?

Ой, я то же самое чувствую до сих пор. Мне все не нравится. То есть не то чтобы не нравится. В этом есть какая-то магия. Но вот ты себя видишь – а изменить ничего не можешь. Мне как перфекционисту это очень, очень трудно, потому что замечаю я в первую очередь ошибки свои актерские. А потом уже… Ну да, есть большая сила, и я вижу эту силу, вижу глаза… Есть моменты, когда я горжусь собой. Это важно, мне кажется: поймать такие моменты. Опять же, с опытом ты кое-что уже отпускаешь, многие вещи становятся смешными и неважными. Но все равно... как-то неудобно. Такое странное чувство.

Перфекционизм – это с детства?

Ага. Я всегда была такая. Родители воспитали. Естественно. Но это в профессии я трудоголик, а в жизни я ленива, у меня дома хаос постоянный… И это тоже от перфекционизма, это обратная его сторона. Я настолько отдаю себя работе, что на остальное сил не хватает.

А вы из какой семьи?

Из простой, абсолютно обычной. Мама – учительница литовского языка, отец – электрик-энергетик.

Как они относятся к вашим успехам?

Радуются, конечно. У них все мои интервью есть, все. Но им не слишком комфортно смотреть фильмы, в которых я играю. Потому что если там откровенные сцены, если психологически сложный материал – им кажется, что я все это переживаю по-настоящему. Они лучше других знают, как я привыкла выкладываться. И я для них в первую очередь дочь. Они видят меня на экране и не могут понять, кто там мучается – дочь или персонаж.

Есть какая-то картина, про которую они сказали – ты здесь очень на себя похожа, эта та самая Северия, которую мы знаем и любим?

Они постоянно так говорят. Потому что в каждой роли для них есть какая-то часть меня. Когда я в кадре по-настоящему злюсь, по-настоящему улыбаюсь, они это сразу замечают.

А вы сами?

Я все-таки держу дистанцию между собой и персонажем. И я ее вижу. Но у меня один взгляд, у родителей – другой. Это все очень субъективно.

Какие у вас отношения со своей внешностью?

Мне кажется, адекватные очень. И всегда были адекватными. Мне только тяжело слышать, что я красивая. Я себя такой не считаю. Я считаю себя интересной – это факт. (Смеется.) Я и сама себе интересна. И с возрастом становлюсь для себя интересней и интересней. Я вообще люблю возраст в женщинах. Мне кажется, это очень, очень круто. Если человек живет хорошей, наполненной жизнью, и особенно – если она как женщина счастлива, она очень красивая бывает. Светится просто. И сексуальная энергия у нее такая… утонченная. Деликатная, с секретом внутри. В юности все по-другому. И красота другая.

\Красота -- один из ваших рабочих инструментов. Вы много усилий прикладываете для того, чтобы поддерживать идеальную форму?

Когда это становится работой, то это нехорошо, мне кажется. Это ритуал, это время для себя – как медитация, как книга. Я с удовольствием этим занимаюсь, если у меня есть свободная минута. И даже если нет – я ее найду, потому что это необходимо для профессии. Если я буду владеть своим телом, мне же легче будет. Я люблю свое тело и забочусь о нем. Но я не повернута на этом. Могу обратиться к косметологу или массажисту, когда есть какая-то проблема или нужен совет. Постоянно их посещать – ну не знаю, не исключено, что это понадобится позже, но пока я как-то сама справляюсь.

А спорт в вашей жизни присутствует?

Я очень интенсивно живу. Быстро играю, быстро делаю дела. Безумно быстро теряю вес – мне, наоборот, надо прикладывать усилия, чтобы его набрать. Хотя я люблю поесть и готовить тоже люблю. Люблю плавать, люблю йогу, пилатес. Самое главное – люблю жить. Если ты хорошо живешь – это спорт. Если есть любовь – это тоже спорт. Если есть работа – а работы у меня полно, – это тоже спорт.

Вы где-то сказали, что выглядите как панк, как богатый бомж. Почему? Мне кажется, литовские модельеры должны стоять у вас под дверью с мешками нарядов.

Стоят, не буду скрывать. Стоят. И я с удовольствием участвую в показах. Если мне нравится. Это главное. Мне должно нравиться. Но в жизни... не знаю. Я меняюсь постоянно. Иначе скучно. А люди – им же надо все для себя понять о человеке, ярлычок на него наклеить, на полочку положить. Со мной этот номер не проходит. Мне однажды комплимент сделали, один из лучших в жизни: твое лицо как вода, оно все время разное. Я осознала, что я и есть вода. Меня нельзя поймать.

Тогда что для вас мода?

Способ выразить внутреннее состояние. При этом быть не слишком серьезной по отношению к себе. Это вообще самое важное – самоирония.

Были костюмы для кино, в которых вы чувствовали себя особенно хорошо – вот прямо в них бы и ходили, будь ваша воля?

Хм… Конечно, после «Оптимистов» я почувствовала себя не панком, а женщиной до мозга костей, и это было приятно – хотя у меня полно татуировок на теле, и стрижку я носила ультракороткую, и парики, и чего только не было. Но кино и жизнь – разные вещи. В кино костюмы помогают передать характер персонажа. Даже если тебе в них безумно неудобно, ты не сопротивляешься, потому что само это неудобство тоже работает на роль.

А в обычной жизни одежда и важна для меня, и не важна. Знаете, как говорят: ты так хорошо выглядишь, как будто только что с постели встала. Это высший пилотаж. Чтобы так выглядеть, требуется очень много времени. И вкуса. Если у тебя нет вкуса, воспитания, интеллигентности, стиля – ну не знаю, вот этого всего внутреннего, – ты можешь покупать что угодно и надевать что угодно, толку все равно не будет.

Я правильно понимаю – вы к спектаклям своего мужа то костюмы придумываете, то музыку пишете? (Муж Северии – актер и режиссер вильнюсского кукольного театра Lelle Шарунас Датянис. – Прим. ред.)

Придумывала, писала, да-да-да. По мелочам, как говорится. У меня было свободное время, я сама попросила, чтобы мне он дал этим заниматься… Не знаю. Сложно вместе работать. Мне этому надо учиться. Я еще не умею. Это же самый близкий человек, самый лучший друг. Чужому в лицо ничего не скажешь – дистанция есть дистанция. А про своего, родного думаешь, что он к любой критике готов. Но это не так. Лишнее с языка сорвется, потом не исправишь.

Но желание попробовать себя еще в каких-то театрально-киношных профессиях осталось? В сценографии, драматургии, продюсировании, режиссуре?

Ну вот последнее. Я безумно хочу снимать. Особенно сейчас, в это непредсказуемое время, когда никуда не вырваться, когда все остановилось… Но если даже оставить в стороне ковид – я уже давно об этом думаю. Хотя с опаской. Я боюсь дилетантизма, я должна чуть-чуть подождать. Мне кажется, снимать – это как с книгами: если можешь не писать, лучше не пиши. Кино тоже нужно снимать тогда, когда не снимать уже не можешь. И, конечно, самое важное – это сценарий, драматургия. С этим тоже нелегко. Я сама никогда не возьмусь. Мысли есть, но лучше, чтобы это сделал профессионал, а его еще надо найти. Но мне это безумно интересно. Я уже давно мечтаю об этом и медленно, но двигаюсь в эту сторону.

А если б вам завтра сказали – давай, Северия, вот тебе все, что душа пожелает, бери и делай, – вы бы уже знали, что именно будете снимать?

Да. Но рассказывать не буду! (Смеется.) У меня есть замысел одного документального фильма и нескольких полнометражных художественных. У меня вообще много идей. Иногда их даже слишком много. Надо собраться и сосредоточиться на какой-то одной.

Вы включаете рациональное начало, когда речь идет о вашем творческом пути, о выборе ролей, партнеров, материала? Или полагаетесь на интуицию?

Все очень просто. Во-первых, я чувствую сердцем, мое это или не мое. А дальше уже начинается работа мозгами. Например, читаешь иногда сценарий и понимаешь, что роль твоя, но сама история слабая. Или бывает, что и сценарий безумно хорош, и роль, а режиссер мне не очень. И вот тогда вопрос: рискнуть или не стоит.

Вы часто рисковали?

Я до сих пор рискую. Потому что очень часто говорю «нет». А это же самый главный риск – отказаться и сидеть потом без работы. Кто-то скажет: сумасшедшая, как ты можешь. Но интуиция мне подсказывает, что это не напрасно. Жизнь все равно складывается так, что я нахожу своих людей, свои проекты. Конечно, не все так просто и прямолинейно, порой я переступаю через свой идеализм, но даже если я что-то делаю из-за денег, то все равно выбираю такой коммерческий проект, чтобы мне хотя бы не стыдно было.

У вас было ощущение, что после прогремевшего на весь мир «Вавилона-Берлина» ваша международная карьера резко пойдет в гору?

Нет. Я была реалистом. Мне все вокруг твердили, что вот сейчас начнется. Да, как бы началось, но не то, что я хотела. Я могла бы очень быстро переходить из фильма в фильм, играя каких-то там русских шпионок, практически копируя то, что я делала месяц назад. Но я сразу сказала себе: нет, Северия, стоп. Это опасно. И отошла в сторонку.

Вы не жалеете, что не связали жизнь с какой-нибудь репертуарной труппой? Что для вас такая вещь, как стабильность?

Что касается театра – нет, не жалею. Это абсолютно не мое. Я когда смотрю спектакли, то понимаю тысячу раз, что не сделала ошибку, выбрав кино. Хотя смотреть могу. Особенно если спектакль мне нравится, если артисты чуть-чуть киношно играют, без крика. Но быть там, вернуться туда… Я, конечно, стопроцентно не могу гарантировать, что этого не произойдет, но мне было бы сложно.

С другой стороны, стабильность у меня есть. Я выхожу на сцену, я играю, я пою музыку Берлина 30-х! Мы сделали альбом Erstausgabe с тем же самым Moka Efti Orchestra, что был в сериале «Вавилон-Берлин», и я уже год на гастролях с ним бываю постоянно. Так что это моя новая альтернатива. Но это не театр, конечно. Это лучше!

В «Вавилоне» ваш русский звучит как родной. Вам пришлось специально над этим работать?

Я год не снималась в России, я забываю язык, к сожалению… Надо чаще на нем общаться… Но я стараюсь, конечно. В «Вавилоне» у меня был русский партнер, Иван Шведов, он мне помогал. А по-немецки я не говорю до сих пор, я должна была ночами заучивать тексты наизусть, это было нелегко. Речевой аппарат совсем по-другому работает. По мне, это очень сложный язык.

Кажется, после русского разве что китайский может составить проблему.

Да-да-да, думаю, мне это помогло – что у меня, помимо литовского, есть английский и русский. Русский мне поначалу тоже непросто давался, а потом все понеслось как на волнах, будто что-то внутри проснулось, у меня же все-таки бабушка русская – хотя мы с ней не говорили на русском никогда и в школе я русский не учила. Но потом я стала над ним работать, очень много говорить и слушать. Кстати, не думаю, что моя русская речь идеальна. Все-таки я замечаю у себя акцент.

Вам не привыкать к интернационалу на съемочной площадке. Вам это нравится? Или работать с соотечественниками все-таки комфортней?

Это, конечно, совсем другой процесс. Времени на объяснения, на установление контакта больше уходит, причем дело не столько в языках, сколько в менталитете, но это безумно интересно.

На «Тихой Герде» вы впервые встретились с латвийской киногруппой. Какие у вас впечатления? Есть ощущение, что латыш литовцу сосед, товарищ и брат?

Есть ощущение, что и латыши, и литовцы на остальных европейцев не похожи. Но по-разному! Мы действительно друг от друга отличаемся очень сильно. Даже юмором. Атмосфера на площадке другая, все чуть-чуть медленней происходит, чем у нас. И есть какая-то особая специфика, но я не знаю, как объяснить это словами. Мне очень многие вещи кажутся странными, я до конца чего-то не понимаю, но мне это очень нравится. Сейчас вроде бы еще один совместный проект затевается, посмотрим, выйдет, не выйдет...

А бывает, что коллегиальные отношения на съемках прорастают в дружбу или хотя бы приятельство?

Бывает. Но редко. Я вообще выбираю людей для своей жизни так же тщательно, как сценарии. Звучит, может, грубо и цинично, но это правда. К тому же, откровенно говоря, я не очень люблю актеров как друзей. У них слишком сильная энергетика, особенно если это люди театра. Когда они начинают работать в кино, они очень интенсивные, очень громкие. Не все, конечно. Но большинство. Я устаю от коллег! (Смеется.)

У многих жителей планеты весной появилась возможность отдохнуть от коллег. Вам легко далась эта вынужденная пауза? Вы рассматривали ее как счастливый шанс побыть дома больше обычного или, наоборот, досадовали, что неделя за неделей проходит впустую?

Деваться-то все равно было некуда! (Смеется.) Но это был шок. Мы только начали гастроли, у нас впереди было очень много концертов по всей Германии, я спела только четыре, и тут все прекратилось, я должна была возвращаться в Литву. Я злилась… но потом оказалось, что все к лучшему. Я нашла очень много важных для себя вещей и мыслей. У меня выработались какие-то правильные реакции. Не напрасно это все, не просто так. Это был знак для каждого из нас. Время остановиться и задуматься, кто он, где он, в каких отношениях с собой и миром.

Съемки «Тихой Герды» закончились три года назад…

О да, очень давно.

Жизнь изменилась, мы изменились, мир изменился. Каково это – смотреть на себя и знать, что у тебя за спиной уже пройденный путь?

Ну, у меня это тридцать какой-то фильм в карьере. Я уже привыкла ждать. Я знаю, что есть фильмы, которые морально стареют очень быстро, и есть фильмы, которые не стареют вообще. Это, как правило, проекты странные, оригинальные, необычные – и мне кажется, что «Герда» Пашкевича именно такая. Я должна проверить. Мне безумно интересно посмотреть, что в итоге получилось. У Евгения собственный взгляд на то, что происходит в мире. Собственный почерк в кино. Таких режиссеров очень мало, они как динозавры, они исчезают. К сожалению.

В сентябре выходит второй сезон сериала «Оптимисты» с вашим участием, в октябре – «Что знает Тихая Герда», в декабре – костюмная романтическая драма «Серебряные коньки»... Вы любите предпремьерную суматоху?

Нет. Ненавижу! (Смеется.) На коммерческие премьеры стараюсь вообще не ходить. Но есть проекты лично важные для меня – и их я стараюсь не пропустить. Я искренне люблю артхаусное, авторское кино. Мне любопытно, как оно выглядит на большом экране, как люди его воспринимают, какие вопросы задают после сеанса. Я надеюсь, что у меня получится приехать на «Тихую Герду», я очень этого хочу.

А сыну вы показываете фильмы со своим участием?

Они же у меня такие… для взрослых, в основном. Либо психологически очень трудные, либо очень жесткие, либо с откровенными сценами, либо странные какие-то, непонятные. Но все равно: это же кино, не театр. Сын еще успеет насмотреться. (Смеется.) Интересно, что он скажет… А пока он видит обложки, плакаты, исходники. В общем, представляет себе, чем я занимаюсь. И относится с таким, знаете, прищуром, с насмешкой немножко: актриса, актриса… Я для него все равно в первую очередь мама. И мне это нравится. Привязывает к реальности, не дает витать в облаках постоянно.

Лучшие минуты вашей жизни связаны с профессией или с частной жизнью?

Отличать профессию от частной жизни уже как-то и не получается. Я насквозь пропитана кино – всей кожей. Если я не снимаюсь в фильмах, я смотрю фильмы, если я не смотрю фильмы – я думаю, как снимать фильмы, говорю об этом с другими актерами, с режиссерами, с мужем, который тоже актер и режиссер… То есть кино – это я. Но я не знаю. Все-таки простая, естественная жизнь, любовь, семья, сын – всегда на первом месте. Всегда.

Если бы вы получили большое наследство, вы бы сильно изменили свой образ жизни?

(Смеется.) Мне было бы гораздо легче выглядеть так, как будто я только что встала. С дорогой такой кровати встала. Но это все. В голове бы ничего не изменилось. Хотя деньги, конечно, опасная штука. Это факт. С другой стороны – я даже в этой своей актерской профессии почувствовала, что такое деньги. И поняла, что не они счастье в дом приносят. Это тоже факт. Свободу иногда – да.

Вам это важно – ощущать себя свободным человеком?

Внутренне свободным – да. Мне кажется, это гораздо важней, чем быть свободным физически. Ковид показал, кто мы есть по-настоящему. Если ты сходил с ума на ровном месте, просто от того, что тебя заперли, ну, значит, у тебя проблема в голове. А если ситуация тебя не изменила к худшему, это и есть, мне кажется, знак свободы внутренней.

Вам хорошо наедине с собой?

У меня с собой постоянный диалог. Иногда он бывает глубоким, интеллектуальным, иногда совершенно несерьезным. Но это же хорошо. Мне так интересно. А когда интересно вообще везде, в жизни, в семье, в профессии – это счастье.