Миллиардер и меценат Петр Авен о фестивале «Рига - Юрмала» и о себе

Петр Авен  - кавалер ордена Трех звезд, почетный доктор Латвийского университета. Можно много рассказывать о делах его благотворительного фонда Paaudze, о невероятной коллекции фарфора, живописи, скульптуры, но сейчас у всех на слуху звездный музыкальный фестиваль «Рига – Юрмала», основанный Авеном и его партнерами по «Альфа-Групп», а также бизнесменами из Латвии, Великобритании, Израиля и России.  

Чем Латвия заслужила такой подарок – летнее нашествие знаменитых симфонических оркестров и солистов?

Я считаю, что Латвия – очень красивая страна, но толком никто ничего о ней не знает, это абсолютно неизвестная точка на карте Европы. Когда мы стали в ней больше бывать, нам показалось, что здесь нечем заняться, летом особенно. Мы с партнерами решили – сделаем в Юрмале музыкальный фестиваль. Сначала это была довольно кустарная история, потом мы взялись за нее профессионально – артистическим директором стал Мартин Энгстрем, и теперь, на третий год, попали в список десяти лучших летних фестивалей Европы британского издания The Telegraph.

Идея очень простая: в течение лета устраивать несколько музыкальных уик-эндов между Ригой и Юрмалой. Два больших симфонических концерта, в пятницу и воскресенье, а в субботу – молодые исполнители (в этом будут участвовать Большой театр, лондонская Королевская академия музыки, Институт Кертиса в Америке, мы попытаемся показывать на фестивале самых быстрорастущих звезд). В этом году таких уик-эндов будет четыре, а в идеале хотелось бы довести их число до шести – три в июле и три в августе.

Думаю, ничего похожего в Латвии никогда не было. Мы сейчас продаем билеты в 50 странах. У нас будут гастроли Зубина Меты, последние, наверное, с оркестром Израильской филармонии, публика отовсюду на него приедет, я думаю. И я гарантирую, что такой уровень мы будем держать каждый год. Надо где-то удвоить бюджет, чтобы стать лучшим фестивалем в Европе. В мире. У меня есть ощущение, что из этого можно сделать что-то великое.

Но я с большим удивлением столкнулся с тем, что мало кто из местных хочет вкладываться в фестиваль. Кто проявил энтузиазм, так это Янис Зузанс, Петерис и Айя Шмидре, Гунтис Равис, Юрий Шефлер, компании FoodUnion и Rietumu Banka. Я им очень благодарен. Но в основном всю эту историю финансируем мы, несколько человек, живущих в Москве. К сожалению. Нам очень хотелось бы, чтобы эта история стала не нашей. Это дело не для иностранцев.

Чисто эмоционально хочется, чтобы и государство помогало. Потому что то, что мы делаем, очень полезно для всей страны. Люди ведь перемещаются с фестиваля на фестиваль, с выставки на выставку тысячами. Это фундаментальные вещи для увеличения туристического потока. Но на самом деле денег получить у государства невозможно. И это, может, и не нужно. Для будущего страны является абсолютно решающим создание культуры благотворительности. Если люди не будут давать часть денег на страну без всяких стимулов со стороны государства, у страны будущего нет.

Тратить деньги на благотворительность для вас – удовольствие, моральная необходимость или что-то еще?

Это, конечно, удовольствие, потому что оно удовлетворяет моральную необходимость.

Какой у вас личный интерес в фестивале?

Никого личного интереса у меня нет, кроме как оставить некий след – в том числе в истории этой страны. Использовать явные преимущества Латвии, у которой, с одной стороны, есть выдающаяся музыкальная культура, а с другой – замечательная природа и курорт Юрмала. Сочетание этих двух факторов позволяет сделать необычное, серьезное, хорошее дело. Только и всего.

Вам важно, какие гости приедут на фестиваль? Вот это бурление светско-деловой жизни вокруг, которое когда-то наблюдалось во время «Новой волны»? То, что вы, кажется, называете внутренней потребностью соответствовать своему ярлыку?

Мне хотелось бы, чтобы приехали просто хорошие, настоящие, интеллигентные туристы, любители музыки, в данном случае. Серьезная публика, которая может имидж Латвии в лучшую сторону изменить, расскажет о ней друзьям и знакомым. Чтобы это был такой престижный, интересный вояж.

На какие концерты фестиваля вы ходили и почему?

На все. Меня не было в Латвии, когда выступал Михаил Плетнев, но я мог себе позволить этот прогул, потому что однажды Михаил даже играл у меня дома.

Говорят, главное обаяние фестиваля в Вербье, который создал Мартин Энгстрем, – в атмосфере, в возможности исполнителей экстра-класса встретиться, пообщаться, помузицировать вместе. Вы предложили Мартину разработать оригинальную концепцию «Риги – Юрмалы» или перед ним стояла задача развивать то, что уже было заложено в «Балтийских музыкальных сезонах»?

Мы вместе выдумывали новую концепцию. Главная ее идея в том, чтобы помимо больших музыкантов и больших оркестров на уик-эндах играли и молодые солисты. Это первое. Второе – совмещение с туризмом. Вербье был широко известен как курорт и до фестиваля, перед Мартином никогда не стояла цель превратить это место в туристическую мекку. Это совершенно другая история. В противном случае он, наверное, не согласился бы с нами работать.

Ваши собственные пристрастия отражаются в афише?

Нет. Я не увлекался никогда классической музыкой, я в этом деле совершенный дилетант, в данном случае я выполняю чисто организационные функции.

О чем вы можете сказать – помимо финансов, разумеется, – «я в этом разбираюсь»?

Я вообще неплохо учился в школе и в университете, так что много в чем разбираюсь. (Смеется.) Думаю, что прежде всего я хорошо разбираюсь в том, чем я всю жизнь профессионально занимался. Это экономика – как специальность, как болезнь, я бы сказал. И я хорошо знаю то искусство, которое собираю.

Вы определили для себя, зачем людям искусство? Оно меняет человечество? Делает его лучше или хотя бы умнее?

Как любое образование, знакомство с искусством расширяет поле возможностей для получения удовольствия. Это делает жизнь более счастливой, интересной, открывает дверки в совершенно новую реальность. Так что искусство просто нужно. Делает ли оно кого-то лучше или нет, я не знаю.

Вы давно испытывали культурный шок?

Некоторые вещи меня периодически потрясают. И книги, и фильмы, и картины. Для меня шоком была не очень великая книга Ханьи Янагихары «Маленькая жизнь». Для меня шоком был фильм «Дау», который сделал Илья Хржановский…

Ездили в Париж смотреть?

Я ездил в Харьков сниматься! Мы дружим с Хржановским, поэтому я сыграл у него одну из ролей… Смотрел в Лондоне одну серию, и это был культурный шок, в хорошем смысле этого слова… Да даже вчера: мы были на арт-ярмарке в Базеле, видели в музее работы Уильяма Кентриджа – для меня это почти неизвестный художник... Так что у меня шоковые знакомства с искусством бывают часто, раз в пару лет точно. И большое искусство меня сильно задевает. Я каждый раз в Мадриде захожу в Прадо – и каждый раз испытываю культурный шок от большого количества вещей, которые там висят.

А если взять ваше коллекционирование? У вас эмоциональный градус отношения к фарфору 30-х годов выше, чем к вашим детским собраниям машинок и марок?

Да, безусловно. Я к маркам и машинкам особо привязан не был.

Среди фарфора, картин, скульптур, агитлака – вообще всего того, чем вы владеете, – есть тот единственный предмет, который вы можете называть самым любимым, который даже на выставку не отдадите?

Ровно наоборот: чем ценнее для тебя вещь, тем больше хочется ее показать. А что является самым любимым – вопрос бессмысленный, потому что, во-первых, самым любимым является то, что покупаешь последним, а во-вторых, все меняется. Картина притягивает то одна, то другая больше. Великая живопись – на нее всегда можно очень долго стоять и смотреть, возвращаться к ней снова и снова, увлекаться тем или иным, это зависит и от собственного фона эмоционального, и от того, что вокруг происходит… А чтобы на постоянной основе, а не в конкретный момент времени было что-то одно, выделяющееся – такого нет.

Что для вас красота?

Нечто трудно определимое. Красота – это прежде всего правильные пропорции, а почему они именно такие и что в них вызывает у нас наслаждение, я сказать не могу.

Был ли проект, осуществление которого сделало вас счастливым?

У меня много проектов, которые меня сделали счастливым. Я сделал рубль конвертируемой валютой. Это была моя личная ответственность в России в 1992 году. Когда в Москве появились обменные пункты – а ведь никто не верил, что они появятся, когда лично я писал все нормативные документы своей ручкой... Прошло много лет, о том, что это сделал я, никто не помнит. А я по-прежнему думаю об этом с удовольствием. Второе – безусловно, собранная мной коллекция фарфора.

Человек, оказавший на вас самое сильное влияние, это…

Отец. Я это чувствую постоянно.

Лучший совет, который вам когда-нибудь давали.

Эту историю я оставлю для своей следующей книжки.

Уже начали над ней работать?

Придумываю. Скоро сяду писать.

Не расскажете, о чем она будет?

О политике, о девяностых годах. Прежде всего о том, как формируются идеалы поколения – которым потом, в свою очередь, приходится менять общественный строй.

Вы когда-нибудь чувствовали себя идеалистом?

Я и сейчас идеалист. Чистый идеалист. Я верю в идеалы и высокие моральные ценности.

Вы их систематизируете, идеалы? Делите на достижимые и недостижимые?

У меня вообще все очень систематизировано. Я хорошо знаю, что можно, а чего нельзя. Очень четко. Никогда от этого не отступал. Так же, как и мои партнеры. Это одна из причин успеха в жизни. Когда живешь по правилам, все получается в конце концов.

Идете от цели к цели?

Конечно. Я их выстраиваю. Достигли одну, посмотрели, как близко находится следующая, и пошли дальше.

А если цепочка рушится?

Нет, такого не было – чтобы рушилось и не получалось.

«Я наибольшее удовольствие от жизни получаю, когда на диване с книжкой лежу», – как–то сказали вы. У вас случались guilty pleasures, вроде детективов или фантастики?

Мало. Только чтение «Советского спорта». И смотрение футбола. Это самое постыдное.

Какие чемпионаты смотрите?

Английский, испанский. Русский смотрю постоянно.

За кого болеете?

За «Спартак».

А кого хотели бы купить?

Хотел купить «Спартак» и был недалек от этого дела однажды. Но не купил. По совокупности обстоятельств.

Вы помните свой первый самостоятельный поступок?

Нет, не помню. Но я вообще был мальчиком самостоятельным. Особо послушным никогда не был, хотя и проблем не доставлял. Отлично чувствовал себя в коллективах, в школе, в детском саду, мне там было всегда комфортно. За маму не цеплялся.

Приходилось идти против родительской воли? 

Да. Я с ними договаривался, безусловно – но делал то, что отец считал неправильным. На мехмат не стал поступать. Хотя под большим давлением семьи находился. Ужасным просто. (Смеется.)

А угроза музыкальной школы над вами в детстве не висела?

Да у меня полное отсутствие слуха! Никогда в жизни. У меня и родители совершенно немузыкальные, такого разговора никто не заводил. Дома никогда не было инструмента.

Говорят, что дети больше похожи на свое поколение, чем на своих родителей.

Нет, я на отца больше похож, чем на свое поколение.

А ваши дети?

Дочь похожа на меня больше, чем на поколение, с сыном, я думаю, уже более сложный вопрос... Политические взгляды у них абсолютно такие же, как у меня, и отношение к жизни, по большому счету, тоже. Сын от меня отличается в одной фундаментальной вещи: он мало читает, в отличие от меня. Дочь читает много, а сын читает мало, он не живет в мире русской литературы и искусства, его это не интересует. В этом смысле – большая разница. Во всем остальном мы очень похожи.

Бывали времена, когда вы задумывались о моде и особо заботились о своем внешнем облике?

Я всегда заботился о своем внешнем виде, всю жизнь. И сейчас забочусь. Все мои женщины всегда очень хорошо одевались, и поэтому я всегда был в курсе того, что в моде происходит. Я слушаю советы близких женщин.

Что для вас непозволительная роскошь?

Лень и безделье.

То есть сладкое ничегонеделание для вас…

Мне плохо от него становится. Меня мучает совесть. Так не получается – ничего не делать.

На какой самый большой срок у вас получалось отключиться от дел?

На два-три дня.

Какой вопрос вы сами себе задаете чаще всего?

Что дальше делать будем. Это первый вопрос. Второй – чего мне хочется. Каким делом хочется заниматься. И дальше – что надо делать, чтобы сделать то, что хочется. Чтоб реализовать свои желания.

На какой вопрос вам хотелось бы самому ответить, но вам его никогда не задают?

Нет такого вопроса. Не припоминаю.

Вы согласны с тем, что жизнь каждому воздает по заслугам?

В целом – да. Бывают исключения. Это как с медициной: вам дают лекарства, которые в девяти случаях из десяти помогают, но вы можете оказаться тем самым десятым. Поэтому статистически жизнь, безусловно, воздает по заслугам, но, к сожалению, бывают и проколы, бывают трагические истории, когда это не так.

Без чего ваша жизнь не имела бы смысла?

Без возможности самореализации. Без свободы. Без детей.

А вы себя определили – в чем он, пресловутый смысл жизни?

Я, кажется, где-то писал: каждый биологический вид имеет свои, определенные богом, природой и кем угодно еще, правила и возможности. Реализовать себя по максимуму в данных ограничениях – это, собственно, и есть смысл бытия. Дал тебе что-то бог – ты должен это реализовать. Тот, кто реализует это по максимуму, лучше тех, кто не реализует. Вот и все.

Ваш гений места – где он? Где вам легче и радостней дышится?

В Москве. Хотя я жил везде и мне вообще нигде не плохо, на самом деле, но в Москве я себя чувствую абсолютно дома. Я люблю центр, я люблю Ленинский проспект, где я вырос, в школу ходил... Время тогда было другое, можно было в 10 вечера выйти из дома и к пяти утра, когда машины начинали поливать тротуары, добраться до центра, до Кремля... Там, на этих дорожках, в переулках, случались какие-то истории, там жили друзья, встречались девушки… И таких мест в Москве за мои долгие годы накопилось немало – с которыми у меня что-то связано. Москва вроде большой город, но это совершенно особенное чувство – когда ты прожил здесь всю жизнь, знаешь все входы, выходы и подворотни, с кем-то учился в одном классе, с кем-то был в детском саду, с кем-то ходил в университет... Поэтому в Москве мне комфортнее, чем где бы то ни было.

А что вам больше всего нравится в Латвии?

Мне в Латвии нравится много вещей. Мне нравится, во-первых, природа. Мне нравится понятная мне – безусловно, в целом – человеческая ментальность, в том числе пока еще сохранившийся русский язык. И атмосфера советской еще интеллигентности, запомнившаяся с тех пор, как я в Юрмале проводил большую часть лета, когда еще был мальчишкой, в Лиелупе, в Доме отдыха Академии наук. Этот дух, мне кажется, не вполне выветрился еще, и мне это тоже нравится. У меня, конечно же, есть эмоциональная привязанность к этой стране, учитывая мои корни. Я это чувствую, попадая в те места, откуда мой дед уехал.

Ваши корни значимы для вас? Что вам дает знакомство с ними?

Понимание. Я много занимался своими предками, знаю практически все по всем линиям, и мне это дает очень многое. Это очень интересно – обнаруживать, откуда то или иное качество в тебе появилось, те или иные способности. У меня же фундаментально разные корни, которые, казалось бы, ни при каких обстоятельствах не могли совпасть в одном человеке – во мне. Мне любопытно за ними наблюдать, в них копаться. Я люблю знакомиться со своими родственниками, многих из которых десятилетиями никто не видел, находить их в разных странах мира…

Вы вообще человек круга, человек семьи?

Да, безусловно.

Что бы сказали себе 16-летнему? 

Не бойся.

А вы боялись?

Иногда осторожничал. Нет, я особенно не боялся, но, если б я это услышал, не помешало бы.