Скрипач и альтист Юлиан Рахлин, который познал искусство жить: "Я не чувствую усталости"

Если вы от кого-то услышите, что Рахлин может исполнить Двойной концерт для скрипки и альта с оркестром, посвященный ему великим Пендерецким, в любой ипостаси – как скрипач, альтист и дирижер, знайте: это не шутка и не фигура речи. Юлиан не только потрясающий солист, который творит чудеса на скрипке Страдивари Ex-Liebig и альте Гваданини. Он еще и главный приглашенный дирижер the Royal Northern Sinfonia (Великобритания), Филармонического оркестра Турку (Финляндия) и Симфонического оркестра Кристиансанна (Норвегия). Именно с Рахлиным захотел сыграть первый концерт первого фестиваля «Рига – Юрмала» Марис Янсонс.

Я посмотрела ваше расписание за последний год. В ноябре вы дали 12 концертов в шести странах. Это, если честно, в голове не укладывается. Как вы это делаете? Ради чего?

(Смеется.) Ради чего? Ну, во-первых, я очень люблю музыку. Во-вторых, я очень люблю кататься по миру. Для меня это означает –встречаться с разными культурами, интересными оркестрами, солистами, дирижерами… Всегда находится чуть-чуть времени – хотя гораздо меньше, чем у туриста, – чтобы пойти в музей, познакомиться с новыми людьми, новой едой… А поскольку я с 13 лет странствую 300 дней в году, то не знаю даже, как себе представить две недели в одном городе. У меня начинает все чесаться! Я должен обязательно куда-то поехать, чтобы опять выступить! Это мой воздух, а без воздуха мы не можем жить! Вот такую я себе выбрал профессию – хотя на самом деле это профессия тебя выбирает, а не ты ее, ты не можешь просто взять и решить: я стану солистом, я стану дирижером, – и мне страшно повезло. Моей мечтой всегда было путешествовать и давать концерты. Получается, я ежедневно живу в своей мечте. И даже не замечаю сборы в дорогу, перелеты, они меня не раздражают: сажусь в самолет – учу партитуры, или читаю, или смотрю фильм, или засыпаю… Все на автомате уже... Я чрезвычайно благодарен судьбе, что так получилось. 

Вашим приездом в Ригу мы обязаны Марису Янсонсу. Какие отношения вас связывают?

Очень близкие. Марис для меня как второй отец, он всегда был как член семьи. Мои родители и он дружат с юношества. Они познакомились в Ленинградской консерватории. Мама училась на дирижерско-хоровом факультете, папа был виолончелистом – он играл в студенческом оркестре, с которым Марис впервые выступил как дирижер, а потом около 40 лет играл в Tonkünstler-Orchester Niederösterreich, первом, с которым Марис работал в Австрии... Когда в молодости Марис приезжал в Вену, он останавливался у нас дома. Мы были эмигранты, жили в скромной квартирке на окраине города… Всю мою творческую дорогу сопровождали его гениальные советы и идеи, его мудрость, его поддержка. Сейчас он очень следит за моим развитием как дирижера. Словом, без Мариса невозможно было бы представить мою жизнь как музыканта. 

И вы, и Марис – музыканты не в первом поколении. Вам вообще нравится идея династии, преемственности? Или были моменты, когда вам хотелось разнести эти семейные традиции на щепки? 

Мои родители никогда не хотели, чтобы я был музыкантом! Я должен был умолять их четыре года, чтобы наконец получить педагога! Они не воспринимали всерьез мои намерения, они мечтали о солнечном ребенке, у которого было бы нормальное, счастливое детство! Потому что по себе знали, что профессия музыканта – очень трудная, без выходных и праздников. Ни папа, ни мама никогда не заставляли меня заниматься. И поэтому я люблю музыку до сегодняшнего дня, для меня каждый выход на сцену – будто бы первый. Я не чувствую, что уже более тридцати лет даю по 120–130 концертов в год. Я не чувствую усталости. Я чувствую любопытство: впереди еще столько интересного, нового, непознанного! Я еще только в начале пути! Великие композиторы оставили нам столько секретов, столько волшебства, что ни одной жизни не хватит, чтобы разобраться. Их музыка пережила 100, 200, 300 лет. Мы должны служить ей, как священники служат в церкви. 

У вас на фестивале «Юлиан Рахлин и друзья» альтист Максим Рысанов дебютировал как скрипач, вы, в свою очередь, переиграли практически весь альтовый репертуар… Это что, развлечение такое? 

Если это и можно назвать и развлечением, то развлечением на очень серьезном уровне… Я с 1994 года играю на альте, я учился этому у Пинхаса Цукермана в Нью-Йорке. Для меня альт так же важен, как скрипка, как дирижирование. Я вообще думаю, что каждый скрипач должен играть на альте. Раньше так оно и было. Ойстрах играл на альте. Менухин играл на альте. Люди в те времена приходили на урок с двумя инструментами и не знали, на каком из них будут сегодня заниматься. И я считаю, что это очень помогает. Потому что эти инструменты – они, с одной стороны, похожи, с другой – абсолютно разные. Они как братья и сестры. Играя на альте, ты как скрипач получаешь очень много интересной информации в том, что касается технических вещей – звукоизвлечения, скорости смычка. И, конечно, скрипачу очень полезно играть на альте камерную музыку: альт находится в самом сердце ансамбля, и это заставляет тебя слушать не только ведущий голос, как обычно, а все регистры, первую скрипку, вторую скрипку, виолончель, рояль… Мне это очень многое дало. Все мои студенты в Венском университете музыки и исполнительского искусства играют и на скрипке, и на альте. 

В вашем втором фестивальном концерте в Риге, с пианистом Рудольфом Бухбиндером, будут произведения для альта? 

Нет, у нас будет чисто фортепианно-скрипичная программа – Шуберт, Бетховен и Брамс. Хотя обычно я всегда играю в рециталах и на скрипке, и на альте. Смешиваю их в одном концерте. Но не в этот раз. 

У вас меняется лицо, когда вы играете, знаете? Или это только кажется – что вы, делая шаг из-за кулис на сцену, превращаетесь в другого человека? 

Мне трудно ответить. Если вы это заметили, наверное, так оно и есть. Это ведь очень особенное состояние – выходить на сцену, когда 2 000 человек на тебя смотрят. Как будто тишина, но эта тишина аж хрустит… Ты должен погрузиться в себя, войти в контакт с композитором, с музыкантами… Неописуемое чувство. Я всегда любил его, как ребенок. Страшно много чего происходит в этот момент того, что в реальной жизни не существует. 

Вы родились в Литве, выросли в Австрии, замечательно говорите по-русски… Вас когда-нибудь занимала проблема самоидентификации?

Нет. Я в каждой стране чувствую себя чуть-чуть своим и в каждой – чуть-чуть иностранцем. У меня ведь даже нет родного языка, потому что на литовском я не разговариваю, русский чуть-чуть еще сохранился, но, конечно, я на нем не пишу и читаю очень медленно... В основном пользуюсь английским. А самый сильный у меня немецкий, да. И настоящее чувство дома появляется только в Вене. Моя семья оказалась здесь в 1978-м, когда мне было три года – Вена была транзитным пунктом для всех эмигрантов, но родители захотели в ней остаться, это ведь город музыки... Я вырос здесь, я всю жизнь здесь живу... ну как – живу? Провожу те 60 дней в году, которые остаются от поездок. Но это очень важно – чувствовать себя дома, иметь базу. К тому же Вена – прекрасный город для жизни, один из самых замечательных. 

А о чем вы вспоминаете первым делом, думая о Вильнюсе?

О том, что там мои корни. Хотя не единственные, у меня папа из Челябинска, мы как раз недавно вместе ездили туда на фестиваль Дениса Мацуева, я впервые побывал на родине отца, и это было очень приятно – посмотреть Урал, глубинную Россию, скажем так... А мамина родина – Вильнюс, я очень часто там был, много работал с Литовским камерным оркестром, видел даже больницу, где появился на свет, тех самых докторов, которые мне в этом помогли... В общем, для меня это всегда очень значимые визиты. Возвращение к истокам. Но, конечно, когда меня спрашивают: ты чувствуешь себя австрийцем, литовцем, русским или евреем, – мне естественней всего ответить «евреем», правда, евреем без религии, потому что мы не празднуем никакие еврейские праздники, только католические. Моя религия – музыка... Тем не менее в Израиле я тоже чувствую себя дома. У нас там родственники. 

Заниматься у мамы, приглашать друзей для участия в своем фестивале, играть в дуэте с женой, в трио с родителями – нет ли здесь риска для личных отношений? 

Ну, втроем с родителями мы сыграли лишь однажды в Вильнюсе, это был скорее символический жест. Я и заниматься у мамы не хотел. Но Марис Янсонс, когда 15 лет назад я ему сообщил, что собираюсь учиться дирижированию, ответил, что к этому надо подойти ответственно: мол, многие солисты думают, что если они переиграли огромное количество произведений со знаменитыми оркестрами и дирижерами, то автоматически и сами могут вести за собой оркестр, а это очень большая ошибка. Без кропотливых занятий это все несерьезно, сказал Марис. У меня намерения были самые серьезные... 
Конечно, я мечтал, чтобы моим педагогом стал Марис, но он не согласился: «Я не могу тебе преподавать, я в поездках постоянно, а тебе нужен педагог, который ежедневно, регулярно будет с тобой работать». Так к кому мне идти? Он говорит: «Единственный человек, которому я доверяю, это твоя мама». Марис действительно, когда приезжал в Вену, всегда просил ее сидеть на репетициях и говорить, что он делает не так, корректировать его. Даже когда уже был знаменитым. И вот так, несмотря на то, что я всегда хотел отделять личное от профессионального, мама стала моим наставником в дирижировании. Она и вправду шикарный педагог. Что касается моей жены (Сара Мак-Элрави, канадская скрипачка и альтистка. – Прим. ред.), так получилось, что она тоже первоклассный музыкант, мы делаем много проектов, просто обожаем играть вместе. Если уровень исполнения высокий, если понимание друг друга налицо – почему нет? 

Сара еще и невероятно красивая женщина. О чем вы подумали, когда впервые ее увидели?

В первый день я подумал, что она невероятно красивая. (Смеется.) Во второй день я понял, что в ней есть нечто большее: красота внутренняя, которая гораздо важней внешней. И на третий, и на четвертый... 

Можно ли избежать конкуренции в семье, если и муж, и жена – артисты?

Нету у нас конкуренции, потому у нас все-таки очень разные роли. Жена не играет большие сольные концерты, ее увлекает камерная музыка, она много лет была первой скрипкой известного американского Linden String Quartet, много гастролировала с ним по миру. А у меня задачи другие, у меня дирижерская деятельность сейчас занимает 60 процентов времени. И вообще мне это не понятно: конкуренция в музыке. Не люблю это выражение. Была бы на небе только одна звезда – нам было бы очень грустно смотреть на небо. Нам нужно, чтобы было очень много звезд! Нам нужно, чтобы было очень много разных прекрасных музыкантов! Это же не спорт. В творчестве каждый найдет свое место. Главное – самоотдача, дисциплина, трудолюбие, страсть и все такое. Конечно, ты не должен думать, что ты один такой хороший. Ты должен смотреть по сторонам. Я, например, стараюсь приглашать музыкантов, которые гораздо лучше, чем я, гораздо умнее, гораздо опытней. У которых есть что взять. Потому что если мы утрачиваем стремление расти и учиться – а в музыке нет пределов, нет точки, в которой ты можешь сказать «я все знаю и умею», – все, конец. Мы всю жизнь что-то ищем. Мы становимся старше, у нас меняются взгляды на произведение, которые мы исполняли уже сотни раз, у нас меняются вкусы. Как тут не пробовать разные вещи? 

Говорят, вы пробуете на вкус и кухню любой страны, в которой бываете. А еще отлично готовите сами. Это правда? 

Да, я очень люблю готовить, и жена тоже, для нас это настоящее хобби – вкусная еда. Когда мы возвращаемся в Вену, идем на рынок и закупаемся, а потом почти каждый день стоим у плиты. В поездках это недоступное удовольствие, там мы обедаем и ужинаем в ресторанах, и это тоже очень интересно – открывать для себя любопытные места, искать их в интернете, смотреть кулинарные блоги... Я даже подружился с одним легендарным австрийским шефом, заведение которого получило четыре «поварских колпака» от Gault & Millau (вероятно, речь идет о Хайнце Райтбауэре и его венском ресторане Steirereck. – Прим. ред.). Однажды у меня выдался месяц, свободный от концертов, и я работал в его ресторане за повара... Это, я вам скажу, чистая медитация. 

У вас есть коронное блюдо?

Утку я умею довольно хорошо приготовить, да. Но на самом деле основа основ – это соусы. Настоящий повар владеет 220 разными соусами, любителю надо знать как минимум 20. Освоишь эти базовые знания – дальше можешь выбирать, в какую сторону двигаться. Есть ведь разные школы со своими традициями, французская, итальянская, мексиканская, японская... Но японскую я не трогаю, это целое искусство, его нужно постигать только в Японии и только под руководством японских мастеров. То, что мы на Западе едим в японских ресторанах, только на три процента дает представление о том, какова на самом деле японская кухня. Она очень сложная, очень разнообразная. Пожалуй, самая интересная в кулинарии. 

Вы, общаясь с поклонниками в Instagram, не скрываете своих пристрастий – семья, друзья, спорт, кулинария, собака ваша чудесная... А ведь на свете так мало людей, владеющих искусством жить... У кого вы этому научились?

Я всегда любил жить красиво и насыщенно. Увлечение спортом – от папы, мы всегда играли с ним в футбол, потом я пристрастился к теннису, плаванию... Я люблю и смотреть спорт, и заниматься им. Потому что жизнь концертирующего музыканта подразумевает, что ты много часов сидишь – учишь партитуры, занимаешься на инструменте, находишься в самолете. Для баланса требуется физическая активность. Но я это делаю не потому, что нужно, а потому, что мне это удовольствие доставляет. И вдохновляет, и мозги прочищает, и вообще я себя так лучше чувствую. У меня дома есть парная, есть финская сауна... Нырнуть после них в холодный душ, съесть хороший завтрак – мне ж потом совсем по-другому работается! И вообще, жизнь у нас одна, хочется много узнать, много разного. Не только в музыке. Если ты всецело посвящаешь себя одному делу и ничего другого вокруг не видишь, есть опасность впасть в рутину. Это прямой путь к депрессии! А я человек очень жизнерадостный. Конечно, музыка для меня – самое важное, но не единственное. Семья, друзья, хобби... Для них ведь всегда можно найти время. В теннис, например, я по всему миру играю! Сейчас был в Любляне, исполнял Первую симфонию Брамса, Концерт Мендельсона, «Кориолан» Бетховена... Но все равно находил каждый день возможность провести час на корте с тренером. Мы же спим по 7–8 часов в сутки, остается как минимум 16 на бодрствование. Очень многое можно успеть. 

Какую историю из жизни вы обязательно включите в свои мемуары? 

Их будет две. Одна – про Ростроповича, благодаря которому я стал музыкантом. Виолончельный концерт Дворжака, сыгранный им с Караяном и оркестром Берлинской филармонии, был первым произведением, которое я услышал в два с половиной года. После этой пластинки у меня больше не было вопросов, что я буду делать в этой жизни. Встречи с ним, уроки у него дома в Париже или в Венской опере, совместное музицирование, поездка в Индию – дирижер Зубин Мета пригласил нас как солистов, один день играл Слава, другой – я, неделю мы очень тесно общались, и вообще контакт у нас был довольно близким, – все это было незабываемо. Круг замкнулся, когда мы исполнили Скрипичный концерт Чайковского (Ростропович – в роли дирижера) в Вильнюсе, городе, где я родился... 
Вторая история – про Леонарда Бернстайна. Он был моим кумиром. Я сыграл ему Мендельсона за кулисами Мюзикферайн, он говорил мне очень красивые вещи, пригласил дать концерт с Бостонским симфоническим оркестром... Но, к сожалению, за пару месяцев до этого выступления он умер. Мой дебют с Венским филармоническим оркестром с Риккардо Мути за пультом случился через два дня после смерти Бернстайна. Этот концерт назывался In Memorium Leonardo. В память о нем. И это точно будет в моих мемуарах. 

Вам посвящали произведения титаны наших дней – Гия Канчели, Кшиштоф Пендерецкий... Но будь у вас возможность заказать сочинение любому композитору – всех времен, – кого бы вы выбрали?

Моцарта. 

19 июля, Латвийская национальная опера, концерт Симфонического оркестра Баварского радио под управлением Мариса Янсонса на международном фестивале «Рига – Юрмала». Солист – Юлиан Рахлин (скрипка). 

20 июля, Латвийская национальная опера, камерный концерт с участием Юлиана Рахлина и Рудольфа Бухбиндера (фортепиано, Австрия) на международном фестивале «Рига – Юрмала».