История белорусской политзаключенной Ольги Токарчук: дочка вышла на свободу, а мама села в тюрьму - за продуктовую помощь

Два года назад нечто подобное происходило в России, когда отца соратника Навального Ивана Жданова посадили в отместку за сына. Но Иван Жданов тогда возглавлял «Фонд борьбы с коррупцией» и по определению являлся личным врагом Кремля. А Ольга ничего не возглавляла — просто помогала семьям политзаключенных получать продуктовую помощь. Так что ее мама села, можно сказать, за колбасу. Статья УК Беларуси 361-4, часть 2: «Содействие экстремистской деятельности, совершенное повторно либо группой лиц по предварительному сговору», — от трех до семи лет лишения свободы.

Сервелат из списка экстремистов

Сотрудники КГБ пришли к Ольге домой в полвосьмого утра 23 января — в тот самый день, когда в Беларуси произошел массовый рейд по бывшим политзаключенным и родственникам нынешних политзаключенных. Ольга не знала тогда, рано утром, что в это же время кагэбэшники звонили в двери сотен белорусских квартир. Обыск даже не проводили — посмотрели, что компьютер синхронизирован с телефоном, и забрали только телефон. Дали возможность позвонить родным, чтобы сестра приехала посидеть с детьми (у Ольги Токарчук их двое, десяти и шести лет), и увезли в КГБ.

Примчавшаяся сестра спросила, вернется ли Ольга сегодня домой. Ей ответили, что если будет правильно себя вести, то вернется.

В КГБ выяснилось, что причина большого рейда — продуктовая помощь семьям политзаключенных. В Беларуси есть такая инициатива, строго горизонтальная, — INeedHelp. Суть ее в том, что любой человек из любой точки мира может оплатить через популярный в Беларуси сервис «Е-доставка» продуктовую посылку семье политзаключенного.

— Мне помогала одна женщина, — рассказывает Ольга, — я даже не знаю, откуда она. Потом мы собирали большие продуктовые корзины для других семей политзаключенных — многие не знали, как это делается, и я оформляла их через свой аккаунт. Поймите, получатели никогда не знают, от кого пришла посылка. Ты, условно говоря, оплачиваешь корзину продуктов на сайте «Е-доставки», пишешь адрес и имя получателя, и к нему просто приходит курьер с пакетами. Никакой обратной связи. А когда я вышла, сама начала помогать с оформлением заказов. И вот в КГБ они мне выкатывают огромный список с адресами, на которые я ничего не заказывала. Нет, говорю, это ко мне не имеет отношения. За свои адреса я отвечу, а чужие мне не приплетайте. В итоге они сказали: а сейчас мы поедем к вашей маме. Потом я узнала, что маму привезли в КГБ. Домой она не вернулась.

Кагэбэшники хотели, чтобы Ольга написала явку с повинной. Она недоумевала: а в чем признаваться-то? В чем повиниться? В том, что неравнодушные люди помогали ей продуктами, когда она вышла из колонии? А где написано, что нельзя принимать макароны от незнакомцев?

Ольга провела в КГБ 12 часов. Поток людей, которых задерживали и привозили, говорит она, был нескончаемый. И сами кагэбэшники не понимали, что теперь с этим делать, как записать колбасу или гречку в экстремисты и как людей, получавших продуктовые посылки, обвинить в экстремистской деятельности. Они пытались «брать на понт», говорили, что есть база данных INeedHelp. Но никакой базы данных у них не было. И по каждому вопросу они бегали к начальству.

Так было и с Ольгиной явкой с повинной. После того как она забросала кагэбэшников вопросами, в чем она должна признаваться в связи с едой, они сбегали посоветоваться с руководством и, вернувшись, сказали: нет, явки с повинной не нужно, но необходимо подписать обязательство больше не принимать продукты от незнакомых людей.

Ольга написала на имя руководства КГБ обязательство никогда не брать колбасу у незнакомцев и, к собственному удивлению, была отпущена на свободу. А маму из КГБ увезли в СИЗО города Жодино.

— В СИЗО сейчас очень много тех, кого схватили во время того рейда 23 января, — говорит Ольга. — Конечно, все напуганы: людей тогда нахапали много, и дело, похоже, будут шить большое и громкое. Но письма от мамы доходят. И я рада, что с ней хотя бы в этом плане всё в порядке.

Меняю голодовку на спортивный костюм

Ольга оказалась в том жодинском СИЗО в июне 2021 года по трем статьям УК Беларуси: «народной» 342-й («участие в групповых действиях, грубо нарушающих общественный порядок»), 188-й («клевета») и 391-й («оскорбление судьи»). Ее жизнь до неузнаваемости изменил 2020 год. До 2019 года она работала в универмаге «Беларусь» — Ольга художник-дизайнер, она оформляла витрины. А в 2020 году после ареста Сергея Тихановского Ольга записала небольшое эмоциональное видео, потом еще и еще. У нее и раньше был зарегистрирован ютуб-канал — без контента, но зато с целыми семью подписчиками из числа родственников. Туда она и начала выставлять свои видео. И одно из них попалось на глаза популярному белорусскому блогеру Руслану Линнику (сейчас он отбывает срок в колонии, как тысячи активных белорусов), и он предложил своим подписчикам обратить внимание на канал Ольги Токарчук.

На следующий день после этого число подписчиков ее канала увеличилось с семи человек до двух тысяч. Так Ольга стала блогером.

Потом были ролики со всех маршей протеста, сотрудничество с телеканалом «Дождь»: когда телеканал лишили аккредитации в Беларуси, Ольга записывала для них видео и включалась в эфиры. И неизвестно, что стало причиной ее ареста: то ли участие в маршах, то ли ютуб-канал. Впрочем, теперь это уже не имеет значения.

— Меня в СИЗО с порога отправили в карцер, — вспоминает Ольга. — Не успела заехать — назначили дежурной. Тогда еще политзаключенных было не так много, и они соблюдали баланс: в каждой камере должен быть только один политический. Тем, кто не по политическим статьям, было всё равно, дежурные они или нет. Никто не приходил и пыль не искал. И мне девчонки сказали: да не парься, никто тут ничего не проверяет. Но пришли и нашли где-то пыль. А потом принесли ложки-вилки в тот момент, когда я чистила зубы над раковиной. Но поскольку я дежурная, то только я должна подскочить к кормушке и принять эти ложки-вилки. В общем, мне очень быстро нарисовали три нарушения и отправили в карцер. А в карцере подсадили в соседнюю камеру провокатора, который всё время орал: «Девушка! Отзовитесь! А давайте познакомимся! А давайте поговорим!» В итоге я проорала в ответ, чтобы он замолчал. И на меня тут же составили рапорт за «межкамерную связь».

За два дня до карцера Ольга объявила голодовку: она понимала, к чему всё идет. В карцере она продолжила голодовку. Мучилась головными болями, но болеутоляющих таблеток ей никто не давал. Говорили: лучшее средство от головной боли — это еда. Поешь — и всё пройдет. А потом Ольга выменяла отказ от голодовки на спортивный костюм. В карцере было очень холодно, несмотря на первые дни лета. И когда к ней через три дня пришел некий тюремный начальник и спросил, чего она добивается, Ольга потребовала теплый спортивный костюм, который ей запретили брать в карцер. Сделка состоялась. Тем же вечером по белорусскому телевидению показывали кадры из карцера: Ольга Токарчук ест. Разумеется, с комментариями вроде: «Всё врут оппозиционеры, она не объявляла голодовку, смотрите, с каким аппетитом трущит (трущить — есть с хрустом, с аппетитом. — Прим. ред.) пайку!»

— После карцера меня начали кидать по разным камерам. То с тараканами, то со стукачками, то с вшивыми-блохастыми, — рассказывает Ольга. — А потом я очень тяжело заболела коронавирусом с температурой 39, но мне не дали постельный режим. И только месяцев через пять меня перестали прессовать, успев к тому времени поставить на все имеющиеся учеты: склонна к экстремизму и деструктивной деятельности, а еще склонна к суициду. Я тогда болела ковидом, а мое дело вернулось из прокуратуры, и мне еще два эпизода туда вписали. В общем, мне было очень плохо. И я в одном из писем написала мужу, что иногда не хочу просыпаться. И меня за эту строчку поставили на учет как склонную к суициду. Потом, уже в гомельском СИЗО, где я ждала апелляции, я спрашивала, можно ли меня снять с суицидного учета. Оказалось, нельзя. Но в колонию за мной этот учет уже не поехал, остался только экстремизм.

Срок у Ольги был небольшой по нынешним временам — полтора года. Но через несколько месяцев после освобождения ее внесли в список экстремистов. И после этого ей сначала нужно было отмечаться в милиции каждый второй и четвертый понедельник месяца, а потом и вовсе каждый понедельник. Ольга отмечалась. Она не хотела уезжать, даже зная о том, что освобождение после отбытого срока — вовсе не гарантия того, что не посадят снова. Надеялась, что сможет хоть немного помогать семьям тех, кто всё еще за решеткой. У детей — школа, друзья, общение. У нее — отбытый срок и вечное наше наивное «но меня ведь не за что сажать, не посадят». И вокруг было тихо, никто не трогал, с отмечанием в милиции можно свыкнуться, как и со статусом экстремиста. Но 23 января ей пришлось мгновенно принять решение о побеге.

«Думала, это наши за мной пришли»

— Перед первым арестом в 2021 году я прекрасно понимала, что меня посадят, — вспоминает Ольга. — У меня была возможность уехать, но тогда я решила остаться. Знаете почему? Потому что я верила в скорую победу. Думала: ну посижу пару месяцев, максимум полгода, а там — свобода для всех. Я даже в тюрьме на любой шорох за окном или сработку сигнализации думала, что это наши пришли. Собирала вещи и сидела под дверью. Говорила: всё, девочки, я ухожу, это мои за мной пришли, мы победили. Но иллюзий у меня больше нет. Я прекрасно понимаю, что сейчас меня бы посадили уже не на полтора года, а минимум лет на семь, и колония была бы уже не гомельская, а в Заречье, для многоходов. Там условия еще более ужасные. И я поняла, что больше не могу рисковать детьми, которые с 2020 года боятся любого милиционера, любой машины. У нас всегда был отключен домофон, мы никому не открывали дверь. Если звонили в дверь — выключали свет, отключали телефоны и сидели тихо, как мыши. Там за дверью мог быть пьяный сосед, который хотел попросить пару рублей на пиво. Но мы всё равно сидели тихо и не открывали. Я не отвечала на звонки с незнакомых номеров. Я не выходила из дома, не посмотрев с балкона во двор и не удостоверившись, что там нет чужих машин.

Я понимала, что дети растут в ненормальной обстановке. Страшно было 24 часа в сутки. И когда они забрали маму, я решила валить.

Семья разъехалась в разные стороны. Папа Ольги был еще выездной, но у них не было времени ждать визу: никто не знал, на какой стадии разработки КГБ он находится. Папа и дети Ольги полетели в Грузию, а сама Токарчук — невыездная — была экстренно эвакуирована в Литву. Литва сейчас очень неохотно выдает визы белорусам, а папа Ольги — бывший военный, и это означает дополнительные проверки литовских властей и, соответственно, больше времени на ожидание. Дети не видели маму два месяца. Впрочем, им не привыкать. Когда Ольгу посадили, ее дочери Анюте было три года, а сыну Матвею — семь. Детям сначала сказали, что мама заболела ковидом и находится на карантине. А не звонит, потому что разрядился телефон и из-за карантина ей нельзя привезти зарядное устройство. Позже дети решили, что мама умерла от коронавируса, но от них это скрывают. А потом — что они плохо себя вели и мама их бросила, а письма пишет кто-то другой. И только после суда Матвей узнал правду. Он пришел в школу и сказал: «А моя мама в тюрьме, она герой». Дети ответили: «Да мы давно знали, только нам родители велели тебе об этом не говорить». Теперь дети снова без мамы и ждут встречи.

— Я была оптимистом и до последней минуты верила в победу и отказывалась уезжать. А теперь я кричу всем, кто в чем-то участвовал, выходил на протесты и до сих пор в Беларуси: уезжайте! Они никого не пощадят — ни подростков, ни стариков. Этот режим растопчет всех. Он ломает жизни не только тех людей, которые попадают в тюрьму. Вот смотрите на примере моей семьи: когда мою маму посадили, сколько жизней сразу поломалось! Поломалась моя жизнь — я уехала с одним рюкзачком, оставив там всё. Уехал мой папа, которому еще сложнее. Если я хотя бы морально готовилась к тому, что, может быть, однажды придется уехать, то папа к этому не был готов. Ему 64 года, он многого добился. Любимая жена, дети, внуки, собака, хорошая квартира. И сейчас он сидит в Грузии с внуками и ждет литовскую визу, и у него нет ничего. Всю свою жизнь он оставил там. Осталась моя сестра, на которой теперь мама в тюрьме и бабушка-инвалид. Мой муж, с которым мы сейчас в разводе, но в хороших отношениях, остался без своих детей. Его мама, бабушка моих детей, плачет круглые сутки, потому что не знает, когда сможет снова увидеть внуков. Визы литовцы сейчас не дают, и как они будут приезжать к нам, я не знаю. Дети мои, которые сидят с дедом в Грузии без мамы и папы, — да их мир вообще рухнул. И это я вам только одну семью привожу в пример. Подумайте, сколько судеб ломается, когда сажают одного человека! А теперь давайте подсчитаем. В тот день «за продукты» они задержали, по неофициальным данным, 700 человек. Умножаем на количество членов семей. Да получится больше трех тысяч. За день. И это — за колбасу? Изверги. Уроды.