Разговор с первой трансгендерной женщиной-политиком в России

— Я помню, вы писали, что уходите из политики. Почему вы решили вернуться сейчас?

— Да, действительно, осенью прошлого года, когда Госдума приняла закон о запрете ЛГБТ-пропаганды, я ушла с должности председателя регионального отделения партии «Гражданская инициатива» в Алтайском крае, но при этом я осталась членом партии. А в этом году неожиданно для меня однопартийцы предложили мне выдвинуться от регионального отделения на губернаторских выборах. Я согласилась, подумав: «А почему бы и нет?» Я уверена: тот факт, что я родилась в другом теле, не столь важен для избирателей, как моя честность, порядочность и искреннее желание сделать родной край лучше.

— А почему именно закон о запрете так называемой ЛГБТ-пропаганды стал причиной вашего ухода?

— В законе четко не разграничено, что является пропагандой, а что — информированием, поэтому под пропаганду мог попасть вообще любой вид информации об ЛГБТ-людях. Я никогда не занималась пропагандой, но не представляю, как дальше вести публичную политическую деятельность, открыто являясь трансгендерной женщиной. К тому же я прекрасно понимала, что если я останусь во главе регионального отделения партии, то им будет сложнее работать, потому что средства массовой информации просто не будут освещать работу «Гражданской инициативы», во главе которой трансгендерная женщина. Журналисты сами могут опасаться штрафов за пропаганду.

— Мне кажется, выдвижение в губернаторы намного более заметное действие, чем занятие поста главы регионального отделения… Почему вы передумали?

— Согласна с вами. Но коллеги мне предложили, я согласилась. Однако окончательное решение пока не принято, мы сейчас готовимся к партийному собранию, проводим консультации внутри партии и переговоры с муниципальными депутатами на предмет прохождения муниципального фильтра.

— Получается, вы не единственный кандидат, который может быть выдвинут от «Гражданской инициативы»?

— Нет, коллеги предложили только мне.

— И на каком этапе сейчас находится ваше выдвижение?

— Официально еще партия меня не выдвинула, сейчас мы на предпоследнем шаге. Но в этом у меня нет больших сомнений, потому что инициатива [о выдвижении] шла от самой партии. Однако выдвижение — еще не преодоление всех препятствий. Большую сложность представляет муниципальный фильтр, который обязателен для всех, кто баллотируется на должность губернатора края или области. И нужно понимать, что в настоящее время в российских выборах могут принять участие только те кандидаты, которых допускает власть.

Не думаю, что я такой уж опасный конкурент, поэтому, возможно, я могла бы быть допущена. Но, с другой стороны, Государственная дума сейчас принимает закон о запрете смены пола. Тут могут возникнуть трудности.

И всё же я прекрасно понимаю, что губернатором в сложившейся ситуации мне не стать. Но пусть это будет моим протестом.

— Если вас все-таки допустят до участия в выборах, будут ли в вашей программе пункты, которые касаются защиты ЛГБТ-людей?

— Да, разумеется. Я не считаю правильным посвящать программу только этому, потому что есть еще много других вопросов, касающихся экономики, социальной и правовой сферы. Но, безусловно, отдельные пункты программы будут посвящены защите ЛГБТ-людей как социальной группы.

— А будут ли пункты, которые касаются войны в Украине?

— Не будет. Я люблю говорить честно, как есть. Вот то, что вы озвучили, это федеральная повестка, в компетенцию губернатора такое не входит.

— Вам не страшно сейчас идти на выборы с такой программой?

— Здесь могут возникнуть сложности, ведь это будет противоречить федеральному закону. Нужно будет, конечно, хорошо подумать и каким-то образом извернуться, чтобы не вступить в прямое противоречие с федеральным законодательством. Что касается моих личных ощущений, то предложение выдвинуться в губернаторы мне поступило до того, как в Государственную думу внесли законопроект о запрете смены пола. И вот на прошедшей неделе он был принят в первом чтении. Да, я боюсь, мне страшно. Но не боится только дурак, страхи нужно преодолевать.

— Два года назад в интервью «Медузе» вы сказали, что вы против ЛГБТ-пропаганды, но за «толерантность и доброту друг к другу». Что вы думаете о законах об «ЛГБТ-пропаганде», принятых в прошлом году?

— Я еще осенью 2022 года выступила против этого закона, потому что там четко не определено, что понимать под пропагандой. По идее, когда пишут любой закон, начинать нужно с определения терминов и понятий. Но здесь это отдали на откуп Роскомнадзору. Я как юрист считаю это неправильным, а сам закон — дискриминационным, потому что в нем отрицается равноценность «традиционных» и «нетрадиционных» сексуальных отношений и предпочтений. В том интервью под пропагандой я подразумевала однозначное превозношение ЛГБТ-сообщества. Я ведь считаю, что вообще не должно быть никакой пропаганды.

При этом я знаю, что во всем мире иная ориентация — это просто особенность человека. А в этом законе ЛГБТ-люди признаются социально неравноценными или попросту второсортными.

— Чувствуете ли вы, что отношение к ЛГБТ-сообществу изменилось после принятия этих законов?

— Да. Я поняла это по разговорам с разными людьми, я стараюсь не находиться только в своем пузыре. У меня сложилось ощущение, что в обществе усилились противоречия, всё радикализировалось. Происходит раскол на два лагеря, а тех, кто посередине, кто сохраняет нейтралитет, становится всё меньше и меньше. В Алтайском крае граждане недовольны падением уровня жизни, например, и начинают это обсуждать. Когда у нас была объявлена частичная мобилизация, у многих она тоже вызвала недовольство и даже шок.

Если говорить об отношении к ЛГБТ-людям, то радикализация заметна и здесь. Отношение [к этой теме] среди жителей Алтайского края изменилось в худшую сторону. Я даже могу привести один пример, не называя конкретных имен. Когда в 2021 году я только возглавила региональное отделение партии, одна из подруг моей мамы меня поддержала. А когда в 2022 году стал обсуждаться закон о запрете ЛГБТ-пропаганды, она изменила свое отношение ко мне с положительного на отрицательное. Эта женщина смотрит телевизор, видимо, на нее повлияла риторика властей на тему ЛГБТ-сообщества.

— Депутаты, в том числе спикер Госдумы Вячеслав Володин, считают, что совершить трансгендерный переход очень легко. Так ли это?

— Это не так. Многие представители власти ссылаются на частные клиники: якобы можно там заплатить деньги и за один день получить все справки. Я сама обследовалась в государственной больнице. Вообще, перед тем как обратиться к врачам, я узнавала и про частные клиники тоже. И я знаю, что там обследование длится примерно месяц-два, а не один день. Причем такие клиники есть только в Москве и Санкт-Петербурге. К тому же для смены пола человек сдает анализы, беседует и с психиатром, и с врачом-сексологом, и с медицинским клиническим психологом, проходит тестирования. И только потом, на завершающем этапе, проходит врачебная комиссия, где собираются все специалисты и выносят решение.

— Расскажите, сколько у вас времени занял трансгендерный переход?

— Около полутора лет. Я прошла этот путь в Алтайском крае. В Барнауле нет частной клиники, куда я могла бы обратиться с подобной проблемой. Поэтому я отправилась в государственную психиатрическую больницу. Сначала я пришла на прием к психиатру, он сразу назначил мне тестирование у медицинского психолога. Тестов было очень много. Я помню, в одном из них было вообще 500 вопросов. И этот тест нужно было решить за один раз, за один присест. Также периодически я приходила для бесед с психиатром, ходила к врачу-сексологу. Он у нас был один на весь Барнаул. Меня психиатр направлял еще и к эндокринологу, чтобы обследовать мой гормональный фон на предмет эндокринной патологии, которая тоже может приводить к желанию сменить пол. С гормонами у меня всё было нормально, только женские гормоны были выше нормы.

Наблюдения у медицинского психолога, психиатра, врача-сексолога, эндокринолога длились чуть больше года. Потом у меня было целых две комиссии. В течение года одна установила, что у меня нет психических заболеваний, а спустя год-полтора вторая поставила мне диагноз «транссексуализм» и сказала, что психиатрических противопоказаний к смене пола нет. После я повторно обратилась к психиатрам в эту же государственную психиатрическую больницу, так как этой справки было недостаточно, потому что приказом Минздрава предусмотрена еще одна справка, которая дает разрешение на смену гендерного маркера в документах.

— И когда вы ее получили?

— Эта справка изготавливается на специальной бумаге с особой степенью защиты. Выяснилось, что в государственной больнице бланков этой справки нет. В Алтайском крае вообще нет типографии, которая могла бы напечатать бланк этой справки. В итоге они заказали бланк в Санкт-Петербурге. Я ждала ее еще несколько месяцев.

Получается, вторую справку на смену гендерного маркера я получила уже через полтора года после первого обращения к врачу.

— Кажется, это всё действительно очень долго и сложно… Пока вы готовились к комиссии и проходили ее, сталкивались ли вы с предвзятостью со стороны врачей?

— В принципе, они вели себя профессионально: толерантно и корректно. Но я вначале просила мою маму ходить вместе со мной, и мама согласилась. Наверное, когда государственный врач видит, что человек пришел не один, а с родственником, его отношение будет лучше и он будет внимательнее. Это тоже сыграло свою роль.

С дискриминацией я не сталкивалась, но у меня очень часто менялись психиатры, потому что то у них больничный, то отпуск. И еще было такое ощущение, что врачи специально тянут время. Мне это не нравилось. Может быть, они рассчитывали, что я передумаю. Это же в любом случае ответственность для врача — выносить такое решение. В какой-то момент я даже подумала, что зря не полетела в Москву или в Петербург на обследование в частной клинике. Но решила: раз уж я обратилась в государственную больницу, то буду здесь и заканчивать.

— Как человек, который сам прошел через трансгендерный переход, что вы думаете о законе, запрещающем его?

— Ой… Этот законопроект был принят в первом чтении на прошедшей неделе, и я всё это время пребываю в стрессе и шоке. В таком состоянии мне как-то тяжеловато говорить. Но я хочу сказать, что этот законопроект не просто дискриминационный, он вообще лишает трансгендерных людей права на медицинскую помощь. И, кроме того, он запрещает менять гендерный маркер в документах. В законе есть одно исключение — это врожденные половые аномалии у детей. Но я должна отметить, что ООН признает операции на гениталиях у детей пытками, то есть мировое врачебное сообщество склоняется к мысли, что не надо делать операции детям. Пусть человек вырастет, повзрослеет, осознает себя и уже в сознательном возрасте сделает операцию. Мне кажется, доля рационализма и здравого смысла в этом есть. В СМИ мне встречалась информация, что Минздрав ко второму чтению законопроекта будет готовить поправки. Посмотрим, какими они будут. Может быть, они как-то смягчат столь жесткий законопроект.

— После появления законопроекта многие активисты стали критиковать федеральных политиков, уехавших из России, за то, что те не говорят о трансфобном законе. Как вы думаете, им стоило бы высказаться?

— Для начала скажу, что не осуждаю уехавших оппозиционных политиков за то, что те ничего не сказали о новом трансфобном законе. Я надеюсь, что они об этом еще скажут. Накануне первого чтения я слушала Екатерину Шульман, она сказала, что закон не так уж быстро принимают. А на следующий день его уже приняли в первом чтении. Может, политики оказались к этому не готовы. К тому же для многих из них это очень сложная и незнакомая тема, так говорит та же Шульман, и я с ней согласна в этом.

И всё же федеральным российским политикам очень важно говорить о новом трансфобном законе, потому что он ограничивает право на получение медицинской помощи. Это плохая тенденция. Власть начинает с подобных запретов, например, с запрета абортов для женщин. Российские же власти подошли с другой стороны. Они выбрали самую дискриминируемую группу и решили сначала ограничить в правах ее.

Но это может продолжиться. Ограничения на получение медпомощи могут распространиться не только на нас, но и на самые разные слои российского общества.

— Недавно во время обсуждения этого законопроекта глава Минздрава Михаил Мурашко заявил, что в России по поручению Владимира Путина создадут психиатрический институт, который займется в том числе изучением «поведенческих направлений». Многие трактовали это как то, что в стране начнут применять конверсионную терапию, в ходе которой ЛГБТ-людей будут «лечить» от их ориентации. Что вы об этом думаете?

— Мне кажется важным, что это заявление сделал не какой-то депутат, а министр здравоохранения. Поэтому игнорировать это нельзя. Эта новость, конечно, шокирует, удивляет, возмущает, потому что во многих странах мира конверсионную терапию раньше пробовали применять, но она не дала положительных результатов, поэтому от нее отказались. Название «Институт по изучению поведения» довольно расплывчатое, мы не знаем, какой смысл заложен в эти слова. Поэтому, узнав об этой идее, озвученной министром здравоохранения, я стала задумываться об эмиграции. Наверное, это преждевременный разговор, но, с другой стороны, вы же видите, с какой быстротой в России принимаются нормативно-правовые акты! Я прекрасно понимаю, что из-за этого трансфобного закона все транслюди в России будут страдать. При этом я даже не знаю, к кому обратиться за помощью.

Пока, конечно, я никуда не уезжаю и иду по тем планам, которые наметила раньше и которые мы с вами обсудили. Но если посмотреть на ситуацию объективно, мне будет еще сложнее, чем другим транслюдям, потому что я открытая трансгендерная женщина и про меня очень много публикаций в СМИ, я первый в России трансгендерный политик. Учитывая всё это, если все-таки тема принудительного психиатрического лечения будет развиваться дальше, обретать нормативно-правовые формы, надо будет думать об эмиграции.

— Как вы думаете, почему именно сейчас стало так много законопроектов, направленных против ЛГБТ-людей, — и о запрете ЛГБТ-пропаганды, то есть любого информирования об этом комьюнити, и о запрете трансгендерного перехода?

— Потому что государственная политика в России в целом становится более жесткой. Даже сами представители власти этого не скрывают. К тому же внешняя политика страны всегда влияла, влияет и будет влиять на внутреннюю. ЛГБТ-комьюнити просто попадает под общий тренд на ужесточение законодательства. Возьмем те же электронные повестки, где ответственность возлагается теперь на самого получателя, ему нужно узнавать, пришла или не пришла ему повестка. Это тоже закручивание гаек. Есть и ужесточение уголовного законодательства по целому ряду статей.

Многие представители власти говорят: плохо, что у нас, согласно Конституции, никакая идеология не может быть признана главенствующей. Я думаю, что власть в России всё же решила продвигать определенную идеологию, и в эту идеологию трансгендерные и ЛГБТ-люди, видимо, не вписываются.

Больше статей о происходящем в России и в мире читайте в «Новой газете. Европа».