"Херсон": один из главных текстов об этой войне на русском языке

"Основной материал - текст нашей самой известной молодой журналистки Елены Костюченко. Она идет по стопам Анны Политковской и Елены Милашиной, писавших о Чечне, которые были военными корреспондентами.

Костюченко, судя по всему, единственная журналистка, которая сделала немыслимое – дважды переходила линию фронта. Ей удалось поработать на украинских позициях, перейти линию фронта в оккупированной Херсонской области и снова из нее выйти. Это была очень опасная, очень профессиональная работа", - сказал главный редактор "Новой газеты. Европа" Кирилл Мартынов. 

От редакции "Новой газеты. Европа"

Изначально этот текст Елены Костюченко, которая с первых дней войны отправилась в Украину, был опубликован в российской «Новой газете». По требованиям российского законодательства, слово «война» в нем было заменено на «спецоперация», а некоторые фрагменты текста были вырезаны из-за фактической военной цензуры. Однако даже этого Роскомнадзору оказалось мало, и в конце марта российские власти потребовали удалить этот текст, а также некоторые другие материалы Елены Костюченко, с сайта «Новой газеты». После этого тексты Костюченко были перепечатаны другими российскими СМИ. «Новая газета. Европа» публикует материал «Херсон» без цензуры, считая его одним из главных текстов об этой войне на русском языке.

Публикуем несколько отрывков из текста авторства Елены Костюченко. Полную версию можно прочитать в "Новой газете. Европа", которая доступна во всех местах продажи прессы.

Как взяли город

Херсон был оккупирован российской армией 3 марта. Сначала город взяли в кольцо: были заняты окрестные села и аэродром Чернобаевка. Потом российские военные зашли в город. Это единственный областной центр Украины за месяц войны, который полностью взят и удерживается российской армией. Как брали Херсон? «Глупость или предательство, возможно, и то и другое», — ​говорит бывший губернатор Херсонской области Андрей Гордеев.

— Значит, у нас есть четыре линии обороны. Первое — ​перешеек между Херсонской областью и Крымом, он весь полностью заминирован должен был быть. И мне, кстати, сказали, что за неделю до нападения его разминировали какого-то хера. Дальше — ​погранцы, но задача погранцов не вступать в бой, а увидеть факт агрессии, дать сигнал и отойти, отодвинуться и так далее. Потом уже идет наша оросительная система. Оросительная система — ​она проектировалась в Советском Союзе министерством обороны и министерством сельского хозяйства. Сама структура — ​как бы форма канала — ​не предусматривает его пересечения никаким видом транспорта. В любом случае это утруднение движения. То есть логика такая: взрываются мосты, они все останавливаются, и наша артиллерия просто херачит их, в остальном виде. Потом третья линия обороны — ​это уже сама речка Днепр. До последнего держится Днепр, мост антоновский, если что — ​он взрывается, и Херсон как бы вообще вне военных действий, моста нету, мы только охраняем линию воды. Хер его кто перейдет, тот Днепр. И последняя линия обороны — ​Каховский плацдарм. Идет эвакуация Новой Каховки, там выселяются люди, и держится каховский плацдарм. Там делаются редуты, капониры. На все это отводится сутки. Вот эти сутки нам надо было остановить их на входе. Не получилось.

Действующий губернатор Генна­дий Лагута, со слов сослуживцев, в первый день войны положил ключи на стол мэру со словами: «Я в этом не участвую» — ​и уехал из региона. Вместе с ним — ​в первый день войны — ​уехало руководство полиции, прокуратуры, суды, чуть позже эвакуировались сотрудники СБУ.

За Антоновский мост через Днепр бои шли два дня. Мост пытались подорвать дважды, по нему целились «Точкой-У». За другой мост Херсонской области — ​Генический автомобильный — ​отдал жизнь инженер отдельного батальона матрос Виталий Скакун, лично осуществивший подрыв. Зеленский присвоил ему звание Героя Украины.

Колонна российских танков искала обходные пути — ​и, конечно, нашла.

Тероборона — ​подразделение вооруженных гражданских для охраны общественного порядка стратегических объектов, аналог народного ополчения — ​была организована в Херсонской области еще в 2016 году. По словам Андрея Гордеева, перед подразделением не было поставлено задач, и после того, как сменился военком, в тероборону записались многие военные пенсионеры — ​чтобы получать зарплату вместе с пенсией.

— Началась война, а у нас ни одного блокпоста нету, ни одного! Все хотят что-то делать, никто не знает, что делать. Никем никто не управляет. Я захожу к этому комбригу теробороны, говорю: Дима, что такое? Даже карты Херсона у него не было на столе. Понимаешь? Добровольцы прибегали в течение дня, стояли около военкомата, не знали, что делать. К ним никто не выходил. В 7 часов вечера подвезли автобус, и их увезли в село на Днепрянское, где должна была быть база теробороны.

В 7 утра того же дня было совещание по обороне области. Комбриг Ищенко говорит: ребята, война, мне нужно грузовик забрать оружие со склада к себе на базу. Те говорят: все хорошо, жди, сейчас будет. Он звонит в 8 утра — ​где мой грузовик? Говорят — ​подожди, сейчас будет. Якименко он звонил, замгубернатора по обороне. Звонит в 9 утра, звонит в 10 утра — ​подожди. А в 11 утра Якименко ему говорит — ​извини, обратись к мэру, потому что я вообще сейчас далеко, в эвакуации. То есть, это в то время, пока он обещал транспорт, он просто убегал с администрацией вместе.

В 11 утра комбриг уже понимает, что у него нету машины. И он случайно узнает, что едет машина с оружием в Алешки — ​догоняет 59-ю бригаду, которую там разбили. Он говорит: я ее останавливаю и скидываю с нее 660 автоматов с боекомплектами. И все, она поехала. Хорошо что хоть это взял, потому что машина не доехала, ее расхерачили на дамбе. И с этой машины выдают 400 автоматов в первый день добровольцам на Днепрянском. На Антоновском мосту идет бой. Надо взять под охрану мост — ​типа, все туда. И они пешком где-то километра три пошли, на этот Антоновский мост. Пришли туда, там ночь уже была, глухая ночь. По ним херачила авиация, они увидели кишки, и как деру дали все! Где-то половина автоматов вернули, половина так, без вести пропала. Как и люди. Ну в смысле где-то залегли на дно, забоялись.

Это было ночь с 24-го на 25-е.

В итоге у него осталось 220 автоматов. У Ищенко. Я им привез около 50 «мух», тут же стоял автобус, погруженный с этими ребятами, кипеш такой. Мы пришли, багажник открыли, там «мухи» лежат. «Пацаны, можно у вас?». Комбриг говорит: «Да, возьмите». И мы, короче, половину «мух» им отдали. Они в целлофане. И там вот на кадрах [видео с погибшими бойцами теробороны] есть: они так в целлофане и лежат.

И их комбат завозит их в автобусах с коктейлями с этими и мухами в Сиреневый парк. Чтобы предотвратить наступление русских со стороны Камышан. Если бы люди были чуть-чуть подготовленнее, то этой бы трагедии не произошло. Русские же рассчитывали на блицкриги, и, возможно, при сопротивлении они бы и разбежались. Но люди были просто мясо. За идею. Только в Сиреневом парке погибло 36 ребят. Их расстреляли из пулеметов. Батюшка наш херсонский похоронил 67 ребят из теробороны, неопознанных, сам. Они просто, как собаки, на 20 сантиметрах вот так глиной присыпаны, без гробов, без ничего! Вот батюшка их всех пофотографировал, нумерацию сделал, сделал в телеграмме закрытый чат. Победим, говорит, потом будем их всех доставать.

Херсонский журналист Константин Рыженко рассказывает:

— Заместитель главы облсовета просто публиковал такие типа веселые публикации о том, что все будет хорошо. И люди были в полной уверенности, что у нас есть территориальная оборона, что у военных есть какой-то хитрый план, что мы сейчас вот их заманим на какие-то ключевые подходы, закидаем коктейлями Молотова, потом из-за какого-то угла выглянут наши военные, расстреляют всех артиллерией и еще где-то тероборона с автоматами добьет тех, кто смог выжить. Ну, такая как бы эйфория у людей, которые реально не были на войне. Я тоже в какой-то мере в это верил, потому что я смотрю на опыт других городов. Там они притащили шины, мешки с песком, там, как-то держатся. Видно, что оказывают сопротивление. Я такой думаю: «Класс, а мы тоже!». А в итоге оказалось, что тероборона собрала всего лишь 200 человек, в первый же день вывезли их куда-то, еще даже враг не перешел мост, дали им один автомат на пять человек, жменю патронов, и все, сказали: «Сидите, ждите». Ничего не происходило. Им там какие-то физические упражнения дают, чуть ли не отжимания и бег. Потом они сутки там просидели, приехали эти военные, говорят: «Слушайте, давайте, уходите домой». Потом через два дня сказали: «Возвращайтесь».

Приехала одна маршрутка. 20 человек поместилось. Всем остальным сказали: «Все, идите домой».

Это было неофициальное народное ополчение. Людям сказали: «Идите домой», люди поняли, услышали это как «мы сдаем город» и решили, что хрен вам, а не сдача города. Вот как-то типа самоорганизовались. И погибли.

Блокада

Город фактически находится в блокаде. Российские военные контролируют все выезды из города.

Самая острая проблема — ​лекарства. В аптеках нет сердечных, гипотензивных лекарств. Исчез «Л-тироксин», который пожизненно необходим людям, у которых не функционирует щитовидная железа — ​его сейчас невозможно купить на территории всей Украины. Инсулин в город смогли доставить «контрабандными каналами» — ​его раздали по больницам. На аптеках висит список отсутствующих лекарств — ​в нем 40–50 позиций. В основном, это препараты, которые принимаются постоянно.

Нет препаратов для химиотерапии.

Нет психотропных препаратов.

Главврач Херсонской городской больницы имени Карабелеша Алла Павловна Малицкая говорит:

— В каждом лечебном учреждении запас препаратов еще есть. Мы всегда стараемся, чтобы у нас была 1–3 месячная норма в запасе. Остро-госпитальная группа препаратов не стоит на повестке, а стоит амбулаторная группа — ​из-за того, что ряд аптек позакрывался, из-за того, что были разграблены аптеки, из-за того, что возникла паника, люди стали выбирать лекарства на полгода и больше. Большая проблема с онкологическими группами лекарств, то есть теми, которые заказывались из центральных складов, из федеральных аптек — ​они в основном в Киеве, может быть, в Днепропетровске, какая-то часть в Николаеве. Но в связи с тем, что мы сейчас не имеем никакой логистики, мы оказались оторваны. Что касается инсулинов, то на 2–3 недели мы обеспечим нуждающихся, а дальше мы думаем, что будет дальше. Каждый день сокращает этот интервал. Переживаем, что со временем закончатся у нас предметы ухода, то есть памперсы, калоприемники. Потому что у нас был запас небольшой, более того, мы повыигрывали тендерные процедуры, но мы не выкупали, потому что нам доставлялось по мере необходимости. Сейчас будет проблема с расходниками на диализы, и я знаю, что много медицинских центров Украины перешло на двухразовый диализ. Раньше был не менее 3 раз. А это качество жизни людей, да и сама жизнь в конце концов. Диализных расходников у нас осталось на три недели.

— У нас при больнице шесть поликлиник — ​три детских и три взрослых, — ​говорит главврач больницы имени Тропиных Леонид Тимофеевич Ремыга. — ​Но вот выписать рецепт, чтобы получить лекарство — ​это проблема. Аптечная сеть — ​розница — ​она практически пустая. Крем, мазь, витамины.

Леонид Тимофеевич рассказывает о беседах с оккупационными властями. «В первый день у нам приехал российский капитан с двумя автоматчиками и больным бойцом, и первое условие было — ​снимите флаг. Мы сказали, что не снимем. Он сказал: разрешаю оставить так до вечера, вечером приеду, чтоб не было. И он до сих пор висит. Этот капитан провел методичку. Знаете, какая методичка? Ну, что мы освободители, вас освободим, то и се. Здесь будет все хорошо. Говорю им: давайте, больного своего забирайте уже, мы его обследовали, пневмония. Потом приезжал еще, как он представился, начальник медицинской службы южной группировки войск… Ну, врач. «Нам надо заправить кислород». Я говорю, вы у нас не сможете заправить кислород. Уехал. На следующий день снова приехал: надо разместить персонал военного госпиталя. Я говорю: простите, нет. На следующий день никто не приехал».

— Оккупационные власти предлагали гуманитарную помощь. Приходили в больницу и спрашивали, — ​рассказывает Алла Павловна. — ​Я сказала, что нам не нужно. Существует статья УК, которая влечет наказание за сотрудничество с оккупационными войсками. Мы не должны с ними сотрудничать. И если бы не было закона — ​я бы все равно не согласилась с ними сотрудничать. Я очень надеюсь, что нам не нужно будет ждать чьей-то помощи, что помощь от своих будет своевременной и достаточной. Вчера завернули гумконвой, чем это объясняют? Люди выходят на митинги, весь город. У нашей сотрудницы пропал сын. Он футбольный болельщик, кричал кричалки про Путина. Андрей Соловей, 23 года. Пропал, она уже несколько дней молчит, связи с ним нет. Говорят, его из дома забрали 11 марта. Его мама на работу не может ходить, лежит. Не общается ни с кем, боится.

Цены на продукты поднялись примерно в два раза, на яйца — ​в три раза. На полках крупных супермаркетов остались «праздничные», дорогие продукты — ​имбирные пряники, хамон, бри, замороженная семга. Нет крупы, макарон, хлеба, сахара, от них остались лишь объявления — ​«не более 1 кг в одни руки». На рынках можно найти все, но дороже. Неделю назад возобновила работу оптовая база под селом Большие Копани, и в город стали завозить овощи. Частные пекарни пекут хлеб — ​цена на батон достигает 25 гривен.

Чернобаевская птицефабрика, находящаяся в селе Восточное, в результате боевых действий осталась без электричества, воды и кормов. Все птичье поголовье — ​3 миллиона кур — ​раздали бесплатно. Кур перевозили черед блокпосты, разгружали у 90-й колонии и на частных машинах перевозили в город. Говорят, в холодильнике у каждого херсонца побывала чернобаевская курица.

На поиск еды на день уходит 2–3 часа.

У вокзала каждый день собираются за гуманитарной помощью. Помощь российская — ​украинскую в город не пропускают. Сегодня очередь вялая — ​уже объявили, что гуманитарки не будет, но тридцать человек остались стоять «на всякий случай». Стояли с 6 утра.

Подходит совсем юный парень, что-то тихо говорит одной из женщин.

— Я, молодой человек, стою, потому что нуждаюсь! А вы зачем пришли?

— Заблокировали вчера фуру россияне ваши с гуманитарной помощью! — ​говорит парень. — ​Она ехала на Херсон, они сказали: уезжайте, у нас своя гуманитарка. Они сами организовывают катастрофу гуманитарную, а потом — ​ой, какие мы молодцы, мы спасители, раздаем бедным людям еду. Мы молодцы какие, спасаем вас от себя!

— Вы тут не пропагандируйте! — ​влезает женщина в рваной жилетке.

— Приехала машина, стоит. Фотограф проехал, пофотографировал, что они раздают помощь, и сколько людей стоит за помощью. Они хотят фотографиями показать, что мы ждали русских. А мы не ждали русских, мы ждали наших!

— Вот где мне брать еду? — ​говорит женщина.

— Ищите по городу, есть наши, украинские волонтеры! — ​говорит парень. — ​Я сам не помню адресов…

— Так ты приходи с адресами!

— Да просто жопа горит от вас! — ​отворачивается парень. — ​Как с вами разговаривать?

— Благодарим за помощь, приехали и раздают еду бесплатно, — ​говорит женщина в рваной жилетке. — ​У нас магазины или закрытые, или пустые. А на рынке все есть. 4-го военные планировали раздавать на Площади Свободы. Начали раздавать — ​поднялся митинг наших украинцев. Когда я добралась — ​они уже отчаливали, на площади валялось несколько банок разбитых тушенки, ее собаки слизывали. Кто там в кого кидался, я не видела.

— Такой молоденький мальчик со старшими людьми в таком тоне.

— С нами общался русский офицер, причем довольно культурно, спокойно. Обещал автобусы. Говорил, мы с вами не воюем, мы воюем с националистами. Нам не нужен ваш Херсон, он как был украинским, так и останется. Мы воюем с националистами, чтобы свергнуть вашу власть, навести порядок.

— За 30 лет нету ни одного хозяина, одни воры.

— Да слава богу, что они пришли. Вот сколько там Путин?

— 22 года.

— Вот с этими будет порядок. Американцы фабрики всякие разрабатывают, ковиды. В Херсоне сколько лабораторий, они же нас уничтожают. Ковид вы думаете откуда, оттуда? Это от нас. 30 лабораторий по Украине.

— С Уханя ковид пришел!

— Да у меня соседка работала в лаборатории, в Херсоне, так ее всю раздуло, и ноги раздуло!

Некоторое время все ожесточенно спорят, может ли быть коронавирус тем самым биологическим оружием, которое, по сообщениям российского телевидения, разрабатывают биолаборатории в Украине.

— Украина — ​это вторая Швей­цария. Только чтобы хозяин был, а не воры.

— Если эти не свергнут, то останутся, как были, воры.

— Вот мы стояли возле Юбилей­ного, русские военные выдавали консервы, там, конечно, очередь была. Около 1000 человек было. Говорят: ваш мэр не дает разрешения выдавать людям продукты. А что делать?

— А Красный крест не дает, потому что люди начали наглеть, по 3 раза в очереди стоят, а потом выносят на базар.

— Наши люди голодают!

— Вот кто учил коктейли Молотова в них кидать? Ты не провоцируй! Их не трогай — ​и они не тронут. Хуже уж навряд ли будет. И так можно жить.

Погибшие

Когда говорят о погибших, в администрации города обозначают — ​есть «примерно триста тел» погибших в городской черте. Глава Херсонского областного бюро Наталья Николаевна Филенко говорит, что цифру можно считать верной, но по области погибших — ​гораздо больше. Сводных данных по погибшим просто нет. Приказ министерства здравоохранения от 9 марта упростил выдачу тел для захоронения в условиях войны. Сейчас тела можно выдавать с медицинской справкой о смерти, которую может выдать любой врач, без направления на судмедэкспертизу. В условиях оккупации и боевых действий тела часто хоронят самостоятельно, «на местах».

— С Антоновского моста нам привезли не больше 10 человек, а сколько там полегло народу. С Сиреневого парка у нас одно тело, но у нас нет ни общего числа погибших, ни имен — ​там батюшка и местные просто их собрали, где-то прикопали и все. Одного из них жена опознала, и вот она перезахоронила — ​с именем.

Сейчас же знаете, как захоранивают? Люди приходят сюда. Они видят покойника, они приносят вещи. Здесь наши санитары укладывают в гроб, родственники прощаются… И тело отправляют на машине. Родственники на кладбище не едут. Почему? Потому что там блокпосты. Могильщики им фото могилок присылают потом. 16 марта машина коммунальной службы забрала покойников, а их обстреляли из оружия. Так вот ребята, которые везли этих покойников, они лежали в кюветах, пережидая, пока это… Машины пришли без стекол, без ничего. Потом позаклеивали эти стекла. Они даже видят, что траурный транспорт, и то умудряются все это дело обстреливать. Ну что, один день не хоронили никого. Потом опять начали потихонечку возить.

Некоторые тела очень повреждены, разрушены. Много обгоревших. Две трети тел у нас идут неопознанными. Меня просят: «Пришлите фото, чтобы опознать». Я всегда прошу: «Мамам, женам не показывайте!». Эти фотографии я присылаю только мужчинам, и то прошу сразу их удалять.

Две трети — ​без имен. Те первые дни, которые были тогда бои, их же ж некоторых прямо колоннах разбивали, сонными — ​это ж ночные удары были по воинским частям. Это же очень много обгоревших. У нас вот был обстрел Антоновского моста, и долетало до Антоновки. И принесла мама, собрала в одеяло, сказала: это мой сын. А когда пошли ребята на вскрытие, там оказались фрагменты от двух тел. Поэтому, понимаете, о чем-то сейчас конкретно говорить — ​ну, как?

Мы берем образцы ДНК. Но у нас нет ДНК-лаборатории в городе. Ближайшая в Николаеве, мы отрезаны.

Тела россиян к нам, слава богу, не поступали.

Вот как доставать тела? Люди звонят, указывают место: «Там вот наш сын». Я говорю: «Я понимаю все, но у меня нет ни транспорта туда отправить людей, и я не могу рисковать людьми, когда там идут обстрелы. Я уже никак не помогу вашему сыну, если вам уже сказали, что он там лежит мертвый, понимаете? Я не могу рисковать живыми людьми». Только спустя неделю привезли, когда чуть стихли обстрелы. Достали из-под танка. А они же разлагаются. Они лежат у нас в мешках, вы ж понимаете? Люди говорят: «Ну это ж холодильник». Холодильник — ​это ж не заморозка. Это ж не морозильные камеры. Положите кусок мяса в обычный холодильник. Когда он у вас испортится? А это тело.

У нас вот новое здание, там просто сейчас еще что-то холодно. И мы частично используем территорию вот этого здания для хранения тел. Поэтому тоже на полах, благо, что холодно. Бетонный пол. И поэтому ребята наши, санитары, расстелили одеяла, брезент, все, что было. И вот там вот… Но они все равно в пакетах.

Вот у нас не хватает вот этих черных пакетов. Мы обратились в больницы, нам помогли — ​сбросили немножко, кто мог. И вот коммунальная служба тоже выделит. Мы всех хороним в пакетах. Кто может и у кого есть деньги, те покупают гробы, и пока они есть. А сейчас и гробы заканчиваются. Некоторые приезжают, чем обили, тем и обили — ​два-три лоскутка разных по цвету.

А все вместе это категория — ​«лица, которые погибли от военных действий». Там есть и пулевые, там есть и минно-взрывные… Гражданскую машину расстреляли в ночь с 24 на 25-е у Каховской ГЭС. Погибшие — ​мальчик, ему три месяца, его сестра 2015 года. И трое взрослых — ​женщина 1966-го, мужчина — ​1965-й, и еще одна женщина — ​1995-го года рождения. Они все с одной фамилией, семья.

Тяжело. Общаюсь с родственниками погибших и ЗСУшников, и мирных… Потом иду в душ и реву. Вечером это уже моцион такой — ​выплакаться, но утром — ​опять на работу. Ну, а что делать? Надо делать эту работу.

Было бы лучше, если бы все ушли. Вот как они пришли, так бы они тихонечко ночью и ушли. Но я так понимаю, это еще не финиш.