Жизнь в режиме стерео. Интервью с рижским поэтом Сергеем Тимофеевым

С одной стороны – богема: мало того что поэт, так ещё и диджей. С другой - глава семейства, отец двоих детей, редактор сайта. Но даже здесь прозы минимум, поскольку жена поэта Тимофеева, ювелир Виктория Фоменко, --существо вполне эльфическое, а сайт интеллектуальный, про искусство, сплошь высокие материи.

Ты просил, чтобы вопросы были конкретные, и первое, что мне тут же взбрело в голову, было: какое впечатление производило на девушек известие о том, что ты – молодой, красивый, умный, с загадочной улыбкой, оказывался еще и поэтом?

Ты имеешь в виду, когда мне было лет 20? (Смеется.) Ну, не могу сказать, что это всех поражало и удивляло. В моде были люди, которые занимались музыкой – пост-панком, роком, чуть позже уже появились диджеи… А поэзия в 90-е воспринималась довольно спокойно, у нее не было статуса священной коровы, как в предыдущие эпохи, она уже заняла свое спокойное и достойное место. Ажиотажа не было.

Ты помнишь, когда отчетливо и смело сказал так про себя: я поэт? И когда ты это понял?

Вот не знаю. И вообще, вряд ли я, когда буду с кем-то знакомиться, скажу – «здравствуйте, я поэт». Звучит даже несколько комично, верно? Но вообще мне кажется, что тут речь идет прежде всего о какой-то повышенной чувствительности – в том числе чувствительности к словам, к тому, как мы строим фразы, к манере речи. Ты как бы чувствуешь любой текст как некую литературу. Не только книги, но и рекламные объявления, инструкции разные, самые разные служебные формы. При этом вполне может быть, что какая-то структура оттуда тебя заденет, и ты попробуешь воплотить её по-своему, в совсем другом материале.

И, конечно, я никогда не думаю таким образом, что раз я поэт, то мне надо за сегодня написать стихотворение, а за неделю еще два или три. (Смеется.) Я пишу довольно редко, для меня это особенные моменты – когда есть некая внезапная четкость и кристальность, когда текст как будто постепенно вырисовывается, проступает передо тобой.  И я редко что-то переписываю, переделываю. Обычно текст приходит, складывается и остается.

То есть ты не оставляешь черновиков на бумаге, версий в файле?

Нет. Это немножечко похоже на работу плотника, который делает стол – вот уже вроде бы и закончил, а на следующий день – а давай-ка я здесь еще чуть-чуть срежу. Берет рубанок и… Он не создает две версии стола. Он обходится одним. Примерно так же и тут.

Профессия у тебя настолько редкая, что так и подмывает спросить: а какие у нее невидимые миру бонусы?

Знаешь, мой тренер по теннису – я недавно начал у него заниматься, решил восстановить давние спортивные навыки, – он такой вполне понимающий молодой парень, мы с ним разговариваем про всякие жизненные вещи, когда играем, и он меня тоже спросил: «А много ли зарабатывают поэты»?

Хороший, конкретный вопрос, кстати. Что ты ему ответил?

Что это совершенно не та профессия, которая может тебя прокормить, если ты не нобелевский лауреат или не лауреат еще каких-то крупных литературных премий. И что обычно все, кто занимается поэзией, делают что-то еще. Преподают, редактируют, пишут какие-то журналистские тексты. Я вот тоже редактирую русскую версию портала Artterritory.com, беру какие-то интервью, как и ты, пишу что-то, перевожу и часто думаю, что идеально было бы, конечно, дня три в неделю заниматься этим, а пару дней – совершенно другим, быть барменом, варить кофе… Вот да. Я б скорей не смешивал алкогольные напитки, а варил бы людям кофе.

Дома практикуешь?

Да, у меня довольно много всяких устройств для этого… Это, конечно, легкомысленная такая мечта. Но иногда бывает ощущение, что было бы неплохо, если б в моей жизни были не только экран компьютера и клавиатура. И кофе, мне кажется, я мог бы варить неплохой.

А если говорить о бонусах – да, профессия поэта тебя не прокормит, но это, безусловно, какое-то очень мощное расширение твоего мира – даже не в метафизическом смысле, а в том плане, что, во-первых, есть очень интересные люди, которые занимаются поэзией в Латвии и других странах, и есть возможность с ними общаться. Вот, например, один из самых близких моих друзей, поэт из Каталонии Чема Мартинез: мы с ним познакомились в мастерской поэтического перевода на одном острове в Галисии, потом он приезжал в Ригу, а я ездил к нему в Льейду и Барселону, и если бы мы не писали, то никогда бы не встретились и не подружились. С другой стороны – это вообще возможность путешествовать по миру, представлять на фестивалях то, что ты делаешь, и слушать, что делают другие. Хотя это, конечно, требует какого-то уровня известности – той достаточно скромной известности, которая вообще может быть в современной поэзии – но все равно тебя должны знать, чтобы пригласить, должны быть какие-то переводы. И это все приходит с временем. Не сразу.

Твоя коллега Ольга Седакова говорит, что человек сегодня живет не в истории, а в квартире. Ты согласен с этим?

Мы все так или иначе живём в квартирах. И при этом находимся в истории. Принято считать, что если ты пишешь, то довольно много времени проводишь в каком-то своем мире. Но такого своего отдельного мира, в общем-то, нет – мир, он общий. Ты просто отыскиваешь в нем тихий уголок, обустраиваешься, что-то там думаешь, пробуешь складывать слова… Потому что для того, чтобы написать что-то более-менее разумное, мне кажется, нужна дистанция. Это важное условие. Надо сделать шаг вбок, отойти, взглянуть со стороны, и тогда ты можешь, находясь в какой-то отдельной квартире, увидеть некую общую историю.

То есть место поэта – действительно квартира, а не баррикады. Почему? Потому что романтическая традиция себя дискредитировала и не в моде?  Потому что с возрастом приходит понимание того, что революция – не лучший путь развития?

Я довольно давно понял, что вижу для себя фигуру поэта как некий радиоприемник. Вот как мы без приемника не можем услышать какие-то мелодии, какие-то рассказы, которые радиостанции передают – примерно так поэт и работает. Все растворено в воздухе, все уже есть где-то в атмосфере, а у поэта есть некая антенна – некая духовно-душевная чуткость, которая ловит волну. С другой стороны, важен и профессионализм, профессиональная четкость высказывания – это что-то вроде ручки настройки. И еще есть сила звучания, мощь внутреннего голоса. Как в приемнике – динамики. Если динамики слабенькие, мы не особенно слышим то, что передается в эфире… В любом случае, чтобы можно было услышать что-то интересное, все три критерия – антенна, настройка, динамики – должны совпасть.

А баррикады… Я ничего про это не знаю. Наверное, когда складывались национальные культуры, когда слова воспринимались очень буквально, как призывы к действию, все работало иначе. Сейчас к словам в мире отношение очень критичное, очень недоверчивое. И поэтому поэзия для меня – это попытка разрушить формальный, бюрократический, стандартный язык, провести наши эмоции через затоптанное, загроможденное всем сказанным до этого пространство. Это важная работа и очень существенная – но, наверное, для тех, кто способен ее оценить.

Я не думаю, что поэзия может быть каким-то обязательным предметом. Это какая-то роскошь ума – хотя «роскошь», наверное, не очень правильное слово, немножко такое буржуйское. А поэзия – это абсолютная свобода. Хочешь любить поэзию? Люби. Не хочешь любить – не люби. Поэзия может быть такая. Может быть сякая. Может быть гениальная, может быть плохая. Она не признает никаких законов, никаких ограничений. Она все время меняется, все время иная. Ты думаешь, она вот такая – а она уже другая. И это в ней подкупает, это в ней интересно. Поэтому могут быть тысячи определений, и все они будут разные, и все они будут о поэзии.    

Мне самому кажется, что жизнь, ее течение – оно обычно как будто такое… механистичное. День сменятся днём. Очень легко поддаться этому потоку и просто по нему плыть. Но такие вещи, как хорошая поэтическая книжка, они перебивают механистичность этого потока, помогают тебе как-то его осознать, посмотреть на всё с правильной дистанции. Что-то вроде «сада камней» в карманном формате.

Твои домашние ходят на цыпочках, пока ты работаешь?

Ой, нет, абсолютно. (Смеётся.) Особенно эти последние полтора-два года, когда у детей дистанционное обучение, и все происходит всюду и все немножко наслаиваются друг на друга. Ну и какого-то там пиетета, что папа поэт и у него сколько-то там вышло книжек, нет и в помине. Единственно, дочку, когда она была помладше, поразил факт, что обо мне написана статья в Википедии.

Как город, страна, пространство, в котором ты живешь, влияют на твои стихи?

Очень мощно влияют. Я абсолютно рижский парень, я отсюда никогда не уезжал больше чем на месяц, и, когда я рос и как-то формировался, мне было очень важно ощущение, что здесь есть эти разные слои истории: есть старый город, есть центр, есть новые районы. Есть железная дорога и есть аэропорт… Наверное, я все-таки городской поэт, я пишу о вещах, которые происходят в основном в городе, и Рига в этом смысле прекрасная модель: это город достаточно большой, но в то же время не подавляющий, город вполне урбанистичный, но в то же время природа от нас очень близко и до моря полчаса. С другой стороны, и существование в двух культурах, русскоязычной и латышской, тоже мне очень многое подарило, поэтому одну свою книжку, которая вышла в Риге несколько лет назад, я назвал «Stereo» – это в каком-то смысле образ того, как я тут живу – в моём сознании вместе звучат две дорожки, две области впечатлений.

А кого из латышских поэтов ты хотел бы перевести от первой строчки до последней? Есть у тебя некий кармический близнец в стихосложении?

Близнеца нет. Мне-то как раз интересно, когда разница существенна, когда поэт – другой и ты у него чему-то учишься. В этом смысле меня очень привлекает то, что делает Арвис Вигулс (я его переводил, и он меня много переводит), Томс Трейбергс, Андрис Акментиньш, Инга Гайле… Вообще, здесь много интересных авторов и все время появляются новые поколения, процесс не останавливается… Я как-то разговаривал с Дмитрием Кузьминым, который сейчас тоже живет в Латвии, он долгое время был самым мощным профессиональным издателем современной русской поэзии, чуть ли не единственным в России, – так вот он говорил о том, что тиражи поэтических книжек в России и Латвии достаточно близкие, примерно от 500 до 1000 экземпляров. А если подумать о величине этих стран... Это говорит о том, что с поэтами в Латвии все нормально и что интерес к поэзии есть, пусть он и не коммерческий. Но он и не может быть коммерческим. По определению.

Должен ли поэт быть интеллектуалом? Следить за тем, что происходит на территории современного искусства, судьбы мира осмысливать?

Быть интеллектуалом и осмысливать судьбы мира – это всё-таки разные вещи… Но мне кажется, если ты хочешь что-то делать в современной культуре, тебе нужно внимательно за ней наблюдать, без этого невозможно обойтись, иначе ты будешь изобретать велосипед, который кто-то уже придумал и даже крылья к нему уже пристроил. Поэт должен быть чувствителен к миру и стараться его понимать – но при этом сознавать, что всякое понимание неполно и не абсолютно. Я думаю, что у нашего времени есть такая довольно характерная черта– это упертость людей в своем мнении, сложившемся уже довольно давно. Неумение, невозможность прислушаться к чужой позиции. Наверное, это можно объяснить и как реакцию на то, что мир вокруг постоянно меняется и скорость изменений нарастает. Ну да, и я тоже такой, тоже в чем-то упертый. Но я осознаю, что важно искать какие-то общие точки, в которых мы можем сосуществовать, сотрудничать, находиться вместе в одном времени и пространстве.      

Что тебе дала работа в Национальном совете по культуре?

Не думаю, что я был там супер-эффективен, хотя к этой «общественной нагрузке» – никаких денег я за это не получал – относился вполне ответственно. К тому же это консультативный орган, он не мог принимать каких-то ключевых решений, его мнение и мнение отдельных его участников не было обязательным к исполнению, хотя к нему и прислушивались. Но я все-таки больше практик. Я придумал, например, проект под названием «Послы поэзии», когда мы с 2011 по 2014 год привозили довольно много интересных поэтов из России, и я искал для каждого из них какого-то близкого по стилистике или по духу переводчика из латышских поэтов. Ты вот говорила про кармических близнецов – может, это не совсем правильное определение, но… Например, Лев Рубинштейн и Карлис Вердиньш: получилась, мне кажется, идеальная литературная пара. Андрей Родионов и Эдвинс Раупс – очень непохожие друг на друга, но оба с очень мощным «динамиком»… Мы вместе с Александром Заполем потом еще и книгу выпустили в «Орбите», это был первый с 90-х годов изданный в Латвии сборник современной российской поэзии, где были и оригиналы, и переводы. Его оформил Алексей Мурашко и получил за это «Золотое яблоко» на ежегодном конкурсе книжного дизайна. Такие вещи, они вполне конкретные и дают какой-то результат. А культурная политика – там все сложнее и больше факторов, которые не от тебя зависят. Поэтому, наверное, я не очень стремлюсь в эту сферу.

Легко иметь в заказчиках Бусулиса, Херманиса и Brainstorm? Не капризничают?

Ну, ты говоришь про очень разные проекты и про разные типы сотрудничества. В случае с Алвисом Херманисом и Новым Рижским театром я просто переводчик. Мне важно интересно и адекватно перенести с одного языка на другой то, что уже написано или придумано. И порой, как в спектакле «Белый вертолет» – быть и голосом, который озвучивает перевод. Кстати, в конце прошлого года я участвовал в переводе и озвучивании сериала «Агентство», который снял НРТ – Алвис решил тогда, что не хочет, чтобы был многоголосый перевод, он выбрал такой классический, в духе видеопиратов конца 80-х, вариант, когда один голос отвечает за все. Мне сложно самому судить со стороны, насколько хорошо получилось, но я старался и делал всё честно… С Ренарсом Кауперсом немножко по-другому, – в принципе, я там тоже переводчик, но не переводчик текста, а скорее, эмоций. Иногда я очень близко «дублирую» то, что уже есть в латышском или английском, а иногда ухожу куда-то довольно далеко, но здесь я всегда работаю с уже существующим треком, моя задача – эмоцию, которая уже заложена в этой песне, в самой мелодии, проявить на русском. У нас как-то ещё не было такого, чтобы я написал готовый текст, отослал его Ренарсу и он переложил его на музыку. Такое скорее случалось с Интарсом Бусулисом и композитором Карлисом Лацисом во время работы над альбомом «Kиnо» лет десять назад. Так что это очень разные модели сотрудничества, но люди при этом все замечательные и адекватные. По крайней мере, в отношениях со мной. В каких-то больших вопросах трений у нас никогда не возникало.   

Поэт Тимофеев и DJ Tim Jugla – это один и тот же человек? Или тот, второй – веселей, отвязней и ближе к широким народным массам?

Человек – один, и я бы не сказал, что DJ Tim Jugla (послушать можно здесь) играет музыку, которая пользуется супер-широким массовым интересом. Это просто еще одна форма самовыражения – сведение каких-то разных музыкальных тем в одно звуковое полотно… Так получилось, что в середине 90-х я познакомился с Мартиньшем Киберсом, он придумал тогда такой проект Casablanca 2000 – объединение нескольких диджеев, которые играли разную малоизвестную здесь музыку, в которой взаимодействовали электроника и акустические инструменты – acid jazz, trip-hop…  Это было интересно, было ощущение даже какого-то прорыва, мы несколько дней в неделю вели свои вечерние программы до часу ночи на Radio Rīgai – были такими музыкальными ночными дежурными по городу. И вообще не получали за это денег, нас только развозило по домам со студии на Закюсале специальное ночное такси… Года полтора, по-моему, мы этим занимались. В те времена я жил на Югле, на самом берегу Чертова озера, и мне показалось клевым название Югла популяризировать через свои диджейские дела. Еще у меня был тогда друг Николас Арчер, англичанин, у которого папа был с Багамских островов, и когда мы с ним играли вместе в клубе «Полковнику никто не пишет», то так это и звучало на афишах – Ник Багама и Тим Югла.

Сейчас я редко выступаю как диджей на вечеринках и мероприятиях, но музыка мне по-прежнему важна как некий камертон, который тебя вводит в какое-то состояние и настроение. В последнее время мне нравилось ставить музыку на открытиях выставок, создавать особую такую загадочно-приятную атмосферу…

Что из своего литературного опыта ты хотел бы передать своим детям? Какие книжки подсунуть? Получается?

Да. Сын Артемий – ему исполнилось 14 – очень много читает, сейчас он чуть-чуть притормозил, потому что есть ведь компьютерные игры, да и спортом больше стал заниматься – волейболом, но был период, когда он, как и я в детстве, прочитывал по паре книг в день. У него, мне кажется, с литературным вкусом все в порядке. В последнее время и дочка начала больше читать, я этому очень обрадовался. Тасе 12, она предпочитает истории про любовь, детективы подростковые, а Артемию можно и Борхеса предложить… Он парень с фантазией и в миры, которые создают писатели, проскальзывает довольно легко. Я не знаю, что он будет делать в жизни, будет ли он связан с языком, с текстами, все еще может измениться десять раз, сейчас он поглощен историями про киберспорт, а до этого он увлекался дигитальным рисованием … но я точно не буду подталкивать его на «свою дорожку». Думаю, родители могут только показывать какой-то спектр возможностей, а ребенок сам выберет, что из этого ему интересно.

Скажи честно, сочинения за детей часто пишешь?

Ни разу. Все справляются сами, и справляются, мне кажется, хорошо.

Я, как и многие в нашем городе, фанат Вики. В вашем доме только она умеет все делать руками и стоять на голове? Или остальным некуда деваться – приходится соответствовать?

(Смеётся.) Ну, у нас каждый хорош в своем. Мне кажется, это тоже Викина сильная сторона – что она никого никогда не заставляет. Она просто делает, а ты смотришь на это – о! Может, и мне тоже что-то такое попробовать? Нам, конечно, за ней не угнаться, но все время есть этот позитивный пример. При этом происходит естественный раздел занятий, что у кого больше получается: я, скажем, дома занимаюсь бумагами всякими или вещами, связанными с компьютерами, электроникой, но не только, конечно. И мне очень интересно, как Вика развивается как ювелир. Видеть, как это все происходит, как приходит идея, как она находит материальное воплощение – это очень любопытно. При этом, я думаю, у нас с Викой очень близкий музыкальный вкус, да и литературный во многом совпадает. Есть разные вещи, которыми нам интересно делиться друг с другом. Поэтому я и говорю: нам не нужны близнецы, нам нужны точки соприкосновения.

Что вообще нужно творческому человеку от любимой женщины – понимания или поддержки, трезвого взгляда или безоговорочного принятия? Только честно.

Безоговорочное принятие, наверное, мне не интересно. Мне интересно, когда рядом со мной самостоятельный и самодостаточный человек – и происходит равноценный обмен жизнью.

У тебя есть дар предвидения? Что из того, что есть у тебя сейчас, ты мысленно рисовал себе в детстве, юности, ранней молодости?

Я не строил каких-то особенных планов. Я шел от истории к истории, от книги к книге, от проекта к проекту. В «Орбите» мы тоже никогда не выпускали манифестов, – как все должно у нас быть или что мы хотим воплотить в литературе… Мы просто делали разные вещи, которые нам интересны. И продолжаем делать. Как мы с тобой в этом разговоре: начали с конкретики, и как-то всё вокруг этого крутится.

Нужно ставить перед собой какие-то конкретные планы, задачи и потихоньку их реализовывать. А как и что из этого выйдет, что останется, кому будет нужно – там посмотрим. Это, как мне кажется, вообще не должно на тебя как-то влиять и тебя программировать, потому что все настолько загадочно и непредсказуемо… Ситуация, которая происходит с нами последние пару лет, тоже говорит нам о том, что в любой момент все может измениться. И важно быть свободным, непредвзятым и способным, когда нужно, эти изменения воспринять – и продолжать делать что-то свое и жить дальше. А поэзия, мне кажется, это очень хороший инструмент для воспитания свободы ума. И эта ее задача никогда не устареет.