Актриса Дарья Мороз: "Мне в этой профессии уже давно скучно"

В Ригу Дарья приезжала в рамках фестиваля "Золотая Маска в Латвии" со спектаклем “Мужья и жены” по сценарию Вуди Аллена.  Эта постановка вошла в лонг-лист высшей российской театральной награды в прошлом году, но заветной статуэтки не получила, хотя у публики пользуется невероятным успехом. Зато сама Дарья в этом году получила персональную “Золотую маску”: она была признана лучшей драматической актрисой сезона за работу в спектакле МХТ “Три сестры”. Пикантность ситуации в том, что роль у нее там мужская – барона Тузенбаха, и  это не первый случай, когда Мороз играет мужчин. По иронии судьбы, так повелось с самого начала ее карьеры: в своем первом фильме “Милый, дорогой, любимый, единственный…”, где Дарья снялась в трехмесячном возрасте, она играет мальчика Герочку. Лучше других андрогинность этой актрисы почувствовал Константин Богомолов, у которого Мороз воплощала мужские образы трижды. Но этот же режиссер снял ее и в сериале “Содержанки”, где Дарья играет сексуально раскрепощенную женщину-следователя, настоящую секс-бомбу. Актриса не скрывает, что Богомолов вообще является главным человеком в ее жизни - как профессиональной, так (до недавнего времени) и личной. В первой их связывают более десятка совместных работ в театре и кино, во второй - брак, продлившийся восемь лет, и совместная дочь Анна.

Дарья, вы феминистка?

Нет, абсолютно. А почему вы так решили?

Ну, у меня такое впечатление сложилось от вашего образа. Вот вы, например, выкладываете в инстаграм достаточно смелую фотографию с подписью: «Женщина такая, какой ей хочется быть в данную секунду. И никто не вправе диктовать ей правила». На мой взгляд, это абсолютно феминистский подход. И в выборе ролей вы человек достаточно смелый и независимый. Вы даже несколько раз мужчин играли.

Не надо судить обо мне по моим ролям. И уж тем более по моему публичному образу. О том, какая я есть на самом деле, знают немногие – только узкий круг близких мне людей. Только на них я ориентируюсь, а мнение остальных меня не сильно интересует. Нет, я не считаю себя феминисткой, и сколько бы мне ни навязывали эту тему, она совершенно не моя. Более того, я считаю, что и для России эта тема совершенно не актуальна. Феминизм у нас есть, но он вынужденный, в отличие от Америки и Европы. Феминизм у нас существует не потому, что женщинам не хватает равных с мужчинами прав, а потому, что у нас острая нехватка нормальных мужиков, и в результате женщинам приходится брать на себя их функции. Когда ты сама тащишь тяжеленный чемодан, это не феминизм, а отсутствие рядом нормальных мужиков. На Западе феминизм возник в тот момент, когда женщины осознали: у мужчин больше прав и возможностей, им больше разрешено – мы хотим так же. Вопрос: зачем?

Как это – зачем? Разве не обидно, когда за ту же работу женщина получает меньше, чем мужчина?

Да, наверное, если бы я была мужчиной, я бы зарабатывала больше. Ну и что? У каждого своя роль в этой жизни. А кто-то зарабатывает меньше меня, будучи гораздо талантливее. И что теперь? Каждому дано столько, сколько дано, и насколько он готов затратиться, чтобы получить то, что получает.

Значит, вы не чувствуете, что живете в сексистском, патриархальном обществе?

Нет, не чувствую. Мне кажется, что этого как раз маловато. Мне бы хотелось, чтобы этого было больше. Чтобы наше общество было гораздо более мужским, со здоровыми мужскими понятиями. Подчеркиваю – здоровыми. Мне кажется, что женщины сегодня, наоборот, перебирают с силой. Но это, как я уже сказала, для России вынужденная мера.

А как вам кажется, не преувеличена ли в нашей жизни роль искусства? Способен ли театр чему-то научить человека, как-то изменить его?

Все зависит от того, зачем человек идет в театр, что он там ищет. Если ничего не ищет, а хочет просто убить время, то тогда действительно искусство – это миф, а все мы – продавцы воздуха. Но на мой взгляд, идти в театр за развлечением – занятие совершенно бесполезное. Уж лучше тогда пойти в цирк или на концерт. В театр стоит идти за более серьезным, глубинным впечатлением. По крайней мере, я занимаюсь театром ради этого. Я не хочу быть просто игрушкой, развлечением для публики. Я занимаюсь тем театром, который мне интересен, и который, я надеюсь, что-то дает людям.

Вы – ведущая актриса Константина Богомолова, сыграли у него во множестве спектаклей (я насчитала десять). Можете ли вы как-то сформулировать то главное, что объединяет все эти постановки?

Мера режиссерского таланта.

Ну, это понятно. А еще?

Костя никогда не оценивает ни людей, ни события. Его спектакли – это всегда безоценочные истории, это зеркало, которое показывает людей максимально честно, со всеми их достоинствами и пороками. А еще – многослойность. Его спектакли всегда имеют несколько пластов и смыслов. Наверное, это тоже их объединяет. А так-то они все совершенно разные.

Часто ли вам приходилось слышать на спектаклях Богомолова крики «Позор!» из зрительного зала?

Это было один-единственный раз, много лет назад на спектакле «Король Лир», который идет в Петербурге (в театре «Приют комедианта». – Прим. ред.). Поначалу этот спектакль воспринимался публикой очень остро, а сейчас мы там имеем аншлаги и полный успех. В Питере вообще публика довольно снобская, ей требуется определенное время на осмысление каких-то новых тем и идей.

А в Москве?

В Москве публика за много лет была воспитана в определенном ключе – в том числе и благодаря Костиным спектаклям. Все началось с «Идеального мужа» – первой громкой постановки Богомолова. Да, это был очень радикальный спектакль, намеренная провокация. Народ на него ломанулся, даже не понимая, какие смыслы в него заложены. А спектакль этот был очень сложный, ироничный, многослойный – ты приходишь на одно, а с тобой говорят совершенно о другом. Потом были «Карамазовы», «Год, когда я не родился», «Юбилей ювелира» – все они постепенно воспитывали публику, подтягивали ее на новый уровень. И в итоге мы имеем такой спектакль, как «Три сестры», – постановку, которую еще пять лет назад представить в России было бы невозможно. Сегодня публика до нее доросла.

А как на спектакли Богомолова реагируют за границей?

Где бы мы ни были – в Германии, Польше, Корее или Китае, – Костины спектакли неизменно воспринимаются на ура. Во всем мире зритель более открыт к театру. А у нас он очень консервативен – даже в больших городах, не говоря уж о провинции. Поэтому так круто, что спектакли ездят на гастроли. Это не только продлевает их жизнь, но и развивает саму публику.

Вы однажды сказали: «Когда ты болеешь, лучше играешь». Это действительно так?

Ну да. Когда ты больной или просто уставший, ты работаешь лучше. У тебя нет сил на всякую мишуру, на нарциссизм. Ты сосредотачиваешься на сути. 

А как вы относитесь к тому мнению, что актеру противопоказана счастливая личная жизнь?

По большому счету я с этим утверждением согласна. Я считаю, что на людей, способных что-то сделать в актерской профессии, сверху наложен некий груз ответственности. Поэтому неизбежно, что у многих из них сложная внутренняя жизнь. Творчество – это огромная личностная самоотдача. Когда ты выплескиваешь в пространство такое количество себя, ты не можешь разграничить свою профессию и свою частную жизнь. И если ты решаешь: «Все, заживу-ка я спокойно, на все остальное мне наплевать» – то это в определенном смысле предательство своего предназначения.

Вы часто цитируете фразу Някрошюса: «Спектакль не самолет – каждый раз взлетать не должен». Но ведь хотелось бы?

Нет, не хотелось бы. Спектакль должен жить и дышать, а взлетать ему не обязательно. Это как пойдет. Спектакль – живой организм. Когда я прихожу на спектакль, я всегда понимаю – попрет у нас сегодня или нет. Бывает, что зритель мертвый: артист пытается до него достучаться, а все бесполезно. А бывает наоборот – зал активный и хочет поржать, а артист устал, у него нет сил. Опять не совпали, ничего не взлетело.

А что нужно для того, чтобы спектакль взлетел?

Да здесь масса факторов. Артист должен быть открыт зрителю. Если зритель расхлябанный, его надо постараться собрать, если чересчур перевозбужденный – успокоить. Но и зритель тоже должен быть открыт. Не надо приходить в театр с готовой установкой: мол, сейчас я увижу классику, или провокационного Богомолова, или орущего Бутусова. Приходите в театр просто для того, чтобы получить впечатление.

Можно ли сказать, что театр в России сейчас стал модным?

Ну, наверное, два года назад я бы могла такое сказать. Сейчас – не знаю.

А что изменилось?

Зритель уходит в интернет. Это неизбежно. Благодаря появлению онлайн-платформ сильно скакнула вперед сериальная индустрия. В Европе и Америке этот процесс произошел гораздо раньше, чем у нас, нам до их уровня еще плыть и плыть. Тем не менее и у нас за последние годы появилось несколько сериалов совершенно иного, чем на обычном кабельном телевидении, уровня. Это другая мера свободы, а соответственно, и другая мера фантазии. Да, наш зритель пока еще не понимает, зачем платить за сериал, когда можно тупо своровать его в интернете. Приходится объяснять людям: если вы хотите смотреть качественный продукт конкретно этих производителей, то будьте добры за это заплатить копейку. Тем более что подписка действительно стоит недорого.

Вы работаете во все трех сферах – в театре, кино и сериалах. Где, на ваш взгляд, сегодня больше креатива, творческой энергии, денег в конце концов?

С точки зрения искусства последние лет десять лидировал театр. Кино от него отставало. В кино огромная проблема со сценариями, к тому же там до сих пор дикое количество непрофессионализма – мы все никак не избавимся от наследия 90-х. Но постепенно ситуация меняется. Сейчас, на мой взгляд, вперед вырываются сериалы. И то, что сегодня происходит с платформами, дает веру в то, что мы начнем производить качественно новый продукт мирового уровня.

Популярность для вас – это радость или бремя?

А почему я должна радоваться тому, что на улице на меня напрыгивает какой-то человек, лезет ко мне с объятиями и поцелуями и вообще ведет себя по-хамски? У многих зрителей ощущение, что артист – это некая марионетка, которая должна из развлекать. А я никому ничего не должна. Если всем быть должной, то себя не останется.

Как вам кажется, может ли большой артист быть дураком?

Ну... интеллект и артистизм – разные вещи. Идеальный вариант – когда артист насмотрен и начитан настолько, чтобы понимать смыслы и культурные коды, которые закладывает режиссер. И в то же время он должен уметь «прятать» свой мозг, становиться отражением идей режиссера, выполнять роль проводника. Иногда чем меньше ты думаешь, тем больше ты открыт любым идеям. Надо не думать, а делать. Мозг часто блокирует живую эмоцию.

Значит, вам в каком-то смысле приходится отключать эту функцию – интеллект?

Во-первых, не взяла бы на себя смелость сказать, что я большая интеллектуалка, – я достаточно мало начитана. А во-вторых, я вообще не вполне артистка. Мне в этой профессии давно уже стало скучно, поэтому я пытаюсь, скажем так, переквалифицироваться.

В кого, если не секрет?

В продюсера. Сейчас я креативный продюсер второго сезона «Содержанок», планирую еще несколько других проектов.

Теперь я понимаю, почему вы еще в 2005 году, почти сразу после окончания Школы-студии МХАТ, пошли учиться на продюсерский факультет. Вы уже тогда предполагали, что можете пойти по другой дорожке.

Да, предполагала. Просто долгое время я не чувствовала возможности брать на себя эту ответственность, да и работы у меня как у актрисы было слишком много. А сейчас я очень органично к этому пришла и занимаюсь продюсерством с гораздо большим удовольствием, чем актерской профессией. Быть артистом довольно скучно. Особенно когда ты занимаешься этим всю жизнь, с пятнадцатилетнего возраста, как в моем случае. Когда ты двадцать лет без перерыва шарашишь одну историю за другой, рано или поздно наступает критический момент. Ты понимаешь, что как артист ты уже реализовался, тебе уже никому ничего не надо доказывать. Ну, еще один проект, еще один… А что потом? Я что, в 50 лет по сцене буду бегать? Вероятно, в каких-то отдельных проектах и буду, но только в тех, которые мне интересны с сугубо творческой точки зрения, а не ради зарабатывания денег. Сейчас мне гораздо интереснее работать своим мозгом – тем потенциалом идей, которые у меня есть, ощущением профессии, вкусом и т. д. Обычно ведь от артиста ничего не зависит. Как бы хорошо ты ни сыграл, это не спасет плохую постановку. А когда ты продюсируешь, у тебя есть возможность контролировать весь проект в целом. Это гораздо интереснее и продуктивнее.

Вопрос из другой области – насколько для вас важен ваш внешний облик?

Я над этим специально не работаю, скорее, это связано с моим мироощущением. Когда-то мне нравились мешковатые штаны, потом я полюбила спортивные костюмы, а теперь я предпочитаю более элегантную женственную одежду, юбочки и платьица.

Кто вас образовывал в вопросах стиля?

Определенные знания мне привили родители. Папа всегда хотел, чтобы я одевалась более классично, а мама разрешала носить все, что я хочу. Пока мы жили с Костей, он тоже мне подсказывал, как можно позиционировать себя при помощи внешнего вида. Но в целом мой гардероб складывается из моего ощущения себя здесь и сейчас. Сегодня оделась так, завтра – эдак. Отдельная тема – красная дорожка. Это для меня всегда слишком большая нагрузка в смысле времени и энергозатрат, поэтому я так редко хожу на светские мероприятия.

А как родилась ваша ультракороткая стрижка?

Она появилась благодаря роли в фильме «Настя» (в 2016 году Константин Богомолов начал съемки фильма «Настя» по мотивам рассказа Владимира Сорокина, однако картина пока так и не вышла на экраны. – Прим. ред.). В этой ленте мы с Сашей Ребенок играли супружескую пару, в которой я была мужчиной. Поэтому мне предложили коротко подстричься. Образ оказался настолько мне созвучен, что менять его не захотелось. Теперь приходится стричься и краситься каждые десять дней, но это того стоит. Три года я с этой стрижкой хожу, несколько проектов с ней отработала, но сейчас настал такой период, когда я могу волосы слегка отрастить. Наверное, я это сделаю.

Ваша девятилетняя дочь уже проявляет интерес к моде?

Ну, она может оценить: о, мама сегодня на каблуках или у мамы красивый пиджачок. Но больше всего ей нравятся мои украшения – она знает, что в какой-то момент все это достанется ей по наследству. Одно время она вообще не заморачивалась по поводу одежды, а сейчас у нее появляется какое-то очень правильное ощущение стиля. Откуда – не знаю. Возможно, от родителей, которые всегда достаточно модно одеваются, а может быть, от того, что ей с детства прививали вкус к хорошим вещам. В итоге в свои девять лет Аня, например, совершенно осознанно и рационально выбирает себе обувь. Недавно мы ходили с ней за обновками – она выбрала серебристые Moschino, розовые тимберленды и еще стильные резиновые сапоги. А вот красные лаковые туфельки – это для нее уже чересчур, это осталось в прошлом. В магазин мы пошли именно за обувью, но дочь выпросила у меня еще и два свитера – красивых, но дико дорогих.

Вам на шмотки денег не жалко?

А я вообще не жмот, денег ни на что не жалею. Я ведь ребенок 90-х, помню, как люди в то время выживали, и родители мои в том числе. Поэтому, когда я сама начала зарабатывать (а для молоденькой девушки это были достаточно большие деньги), я стала тратить с огромным удовольствием. С деньгами надо легко расставаться, тогда они легко и придут. Конечно, я примерно прикидываю свой бюджет. Вот сейчас у меня был длинный период, пока я строила квартиру, делала там ремонт – приходилось от каких-то покупок отказываться. Но в принципе я себя в этом смысле не ограничиваю. Если мне хочется лишнюю шмотку, просто потому, что это позволит мне расслабиться, – почему бы и нет? Если ребенок просит игрушку – да ради бога! Зато у ребенка будет счастье.

Для вас воспитание дочери – это серьезная тема или ваш ребенок, как это принято в актерских семьях, растет сам по себе, за кулисами?

Я думаю, что воспитывать ребенка надо до шести лет – все главное закладывается достаточно рано. А дальше нужно просто дружить. Хотя я порой бываю довольно жесткой мамашей – меня и саму мама воспитывала достаточно строго. Но мне нравится, как Аня взрослеет. Она прямо очень хорошо взрослеет! Иногда она ночует у какой-нибудь своей подружки, а потом ее родители мне говорят: «Ну надо же, какой прекрасный ребенок! Радостный, дружелюбный, никаких с ним проблем, никаких капризов». И я это воспринимаю как комплимент. Хотя и у нас не все шло легко, и мы не обошлись без взбрыков. Но мы научились договариваться. И, кстати, воспитание – взаимообогащающий процесс. Я благодаря дочери тоже многому научилась.

А как вы объясняете ребенку свое участие в откровенных сценах?

Ну, я же ей специально ничего не показываю.

Но в школе-то, наверное, это обсуждают?

Она учится в немецкой школе, и там обсуждают совсем другие вещи. Моя дочь знает, что мама у нее артистка и что ей приходится порой делать достаточно странные вещи, например, сниматься обнаженной. Если она задает какие-то вопросы, я ей честно отвечаю: «Это моя работа». Надеюсь, что, когда Аня увидит какие-то мои откровенные сцены, она скажет: «Мам, круто! Ты отлично зажгла!» Я рассчитываю скорее на такую реакцию, чем на: «Мам, ты что, с ума сошла?» Я ей как-то показывала танец из «Содержанок», и она сказала: «О, мам, а я и не знала, что ты так круто двигаешься». Я не ханжа в этом смысле. Я не считаю, что дети глупее и наивнее нас. Моя дочь слышала разные матерные слова, но ни разу в жизни ни одного из этих слов не произнесла. Точно так же и я, выросшая в актерской среде, знала весь набор мата с малолетства, но никогда его вслух не произносила. Чем больше ты ребенка ограничиваешь, тем больше его манят запреты. 

Дарья, а правда, что у вас очень необычная подпись – с рисунком?

Правда. Там самое главное – солнышко, лучики вокруг буквы “О”. 

И в паспорте у вас такая подпись стоит?

Ну да. Я как-то в аэропорту проходила таможню, и пограничник мне говорит: “Как это у вас в паспорте солнышко? Разве так можно? Это самая оригинальная подпись, что я видел”.