Первое большое интервью Элины Малыгиной после смерти мужа: о жизни на чемоданах, вражде с падчерицами и планах на будущее

«Это мое первое интервью после ухода Валерия, которое я даю во время личной встречи. Встретимся в нейтральном месте, я оставляю за собой возможность не отвечать, если посчитаю вопрос нецелесообразным, и еще я не хочу повторяться и говорить о тех вещах, которые я уже комментировала», — такие условия поставила Элина Малыгина, соглашаясь на интервью. Встреча происходит в выбранном ею ресторане в Старой Риге, название и адрес которого она сообщает примерно за полчаса до встречи. В ходе беседы выясняется, что причина такого выбора элементарна — в субботу здесь очень мало людей. Никто не мешает разговаривать, нет шума за соседними столами, потому что в ресторане всего трое обедающих. Фоном звучит негромкая музыка. Элина пришла пораньше и села за столик в углу. Она одета не в черное, этот цвет преобладал в ее одежде с рокового дня 9 декабря. Она пьет чай с имбирем, потому что на улице мороз и ей совсем не хочется подхватить кашель или насморк.

«Тяжело», «печально», «не знаю», «не понимаю», «почему», «как будет, так будет» — эти слова из уст Элины звучат чаще всего. Время от времени в ее глазах блестят слезы, голос ломается. Она то и дело пытается улыбнуться, но у нее это не очень-то получается, хотя по профессии эта молодая, но уже столь многое пережившая женщина является актрисой. На этот раз речь идет не о тех веселых приключениях, которыми она делилась еще три-четыре-пять месяцев назад. Это история о том, как в один момент все перевернулось с ног на голову. Веселая, обеспеченная и со стороны беззаботная жизнь закончилась, и ей пришлось столкнуться с алчностью, меркантильностью, равнодушием, а порой и с ненавистью.

— Нигде так толком и не была озвучена история вашего с Валерием знакомства. Как это было на самом деле?

— Некоторые эпизоды были известны. До конца все равно никогда ничего не говорится, да и нужно ли это делать? Но началось все с открытия моей выставки, которое Валерий посетил. До этого мы были знакомы, но не были парой. После дня открытия выставки наши отношения начали развиваться естественным путем. Нас вместе свело искусство. Как бы это ни прозвучало, мы познакомились и друг о друге узнали в связи с моим искусством — они приобрел несколько моих работ. Были разговоры... чай, кофе... как это принято наверняка у многих.

— Те пару лет, которые вы были вместе, вы были сумасшедшей парочкой...

— Не буду отрицать, и перед нашим знакомством мы вели сумасшедшую жизнь.

— Валерий, наверное, до встречи с тобой не был таким.

— Я бы не стала это так уверенно утверждать. Насколько мне известно, его жизнь была достаточно сумасшедшей... Может, публично это было незаметно. С моим появлением это стало более известно широкой публике. Это действительно так.

— В ваших отношениях были периоды, когда вы то сходились, то расходились...

— Да, конечно! В каких отношениях этого нет. Так происходит у всех, кроме, может быть, некоторых избранных.

— У тебя дочь, у Валерия — три дочери. Пока он был жив, создавалось впечатление, что вы все прекрасно ладите.

— Да, мы проводили вместе время, собирались, переписывались, общались, дружили, вместе ездили в путешествия, праздновали, переживали друг за друга.

— Сейчас происходящее со стороны выглядит жутко. Что произошло, когда Валерий умер, что так внезапно все изменилось?

— К сожалению, это вопрос, на который у меня нет четкого ответа. Это очень больная для меня тема... (в глазах появляются слезы и голос дрожит). Я не понимаю. Я не хочу ничего говорить о поступках старших дочерей Валерия, не хочу их в какой-либо мере осуждать, но я считаю, что их поступки крайне своеобразными и направленными против меня. Все изменилось в ту минуту, когда их отец и мой муж ушел из этого мира. Пускай земля ему будет пухом!

Что послужило тому причиной, почему такая реакция, почему они так некрасиво поступают — у меня сейчас нет никакого объяснения. До сих пор! Я, конечно, могу представить, но мне не хотелось бы верить, что это только и единственно из-за денег.

— Это наверняка тяжело, но ты можешь вспомнить, каким был ваш с Валерием последний день?

— В этот день было рождественское мероприятие компании Silvanols, в которой я была председателем правления. Что там произошло? Ничего там не произошло. Нормальный день. С дочерьми ссор не было, да и встреч с ними не было. После мероприятия мы с Валерием поехали домой, смотрели сериал «Чужестранка». Потом он заснул и во сне ушел. Была вызвана скорая помощь, но произошло то, что произошло.

— Ты вызвала?

— Да, я. Я увидела, что что-то не так, что-то не в порядке — что человек заснул, у него синие губы. У меня сразу началась паника, потом приехали врачи.

— Потом — и дочери...

— Ты мне тревожишь раны, которые еще не начали заживать... Пускай они сами рассказывают, что они там делали, когда приехали. Я это рассказывала полиции и сейчас, во время интервью, не хочу вновь себя чувствовать как в полиции.

— Ты говоришь о том, что пишут в прессе, — что они тебя выставили из дому?

— Да, так и было, они меня выставили из дому — без вещей, документов. Дом был опечатан, его охраняла охрана Olainfarm, и мне было запрещено к нему приближаться ближе, чем на два метра.

— Где ты сейчас живешь, как проходят твои дни?

— Дома как такового у меня нет. Живу у друзей, знакомых, ночую у знакомых. Я, если так можно выразиться, живу на чемоданах. Такая у меня жизнь. И я не думаю, что в ближайшее время это изменится. Для того адвокаты и работают, чтобы я могла как-то определиться и наладить жизнь. Сейчас в режиме ожидания.

Я хотела и до сих пор хочу все уладить мирным путем (голос ломается), но я столкнулась с тем, что это невозможно... Или не получается. Не знаю, в чем сейчас моя вина, но как есть, так есть. Очень жаль, что все так. У меня никогда не было негатива или ненависти по отношению к кому либо из семьи Валерия. Я в течение этих двух месяцев надеялась на понимание и какое-то сочувствие со стороны этих людей. К сожалению, этого не произошло.

И речь не о доме, не о вещах, а о последней воле их отца. Меня не спрашивали, когда организовывали похороны, от меня скрывали, где они пройдут, не говоря уже о том, что именно мне, как вдове, нужно было их организовывать. Не знала ничего, словно я что-то сделала (в глазах снова слезы). Я бы назвала их поступок достаточно свинским. Но это я эмоционально, потому что мне больно. Поэтому я все это время молчала, потому что эмоционально для меня это очень больно. Надеялась, что дочери тоже сильно переживают, поэтому так ведут себя. Но то, с чем я столкнулась сейчас, как они выражаются в прессе, как себя ведут... Все свидетельствует... Я не знаю, какую теорию они выдвинули. Меня это и не интересует.

— У тебя у самой наверняка тоже есть теория, план действий?

— Нет. И я этим не занимаюсь. Пускай этим занимаются юристы. Как будет, так будет. Я не претендую ни на что большее, чем на что имею право претендовать. У меня порой появляются мысли — может, мне от всего отказаться, чтобы снова все было по-дружески... Я действительно толком не понимаю, что вообще происходит. Кому это нужно, почему так происходит, почему ко мне такое враждебное отношение. Это все очень неприятно, болезненно.

Но ты спрашивал, как проходят мои дни. Каждый по-разному. Что-то пытаюсь делать, записываю, рисую... Встречаюсь со своими юристами, обсуждаем, что делать в связи с судопроизводством. Да, я написала заявление в полицию. Общаюсь с мамой, с дочерью... Тяжелый период, словно я выбита из колеи.

— Происходящее тебя внутренне или внешне делает сильнее?

— Меня сейчас укрепляет только то, что я понимаю, слава богу, что у меня есть семья, своя семья, к которой я могу обратиться, которая поймет и не откажет в помощи. Мама, брат, дочь... свои. Из-за случившегося произошли изменения в составе моих друзей и знакомых. Те, кто были моими и Валерия так называемыми общими супердрузьями и знакомыми, люди, связанные с заводом, делают вид, что со мной не знакомы. Соболезнования они не высказывали. К сожалению. Более того — я ощущаю странное отношение со стороны незнакомых мне людей, показывающих на меня пальцем. Словно я в чем-то провинилась. Реально тяжело и неприятно, поэтому я вообще стараюсь избегать публичных мест, редко выхожу на улицу.

— Что касается завещания, тебя удивило, что твое имя там не было упомянуто?

— Знаешь, меня учили, что завещания не обсуждаются. И я не говорила публично. Мне больше удивило, что, когда мы были уже женаты, Валерий где-то сказал, что он изменил завещание. Я допускаю, что человек поступил так, как хотел. Кто знает, что еще может появиться или не появиться? Я ничего не жду и ни на что не надеюсь. У меня нет корыстных интересов об этом думать или не думать. Я с полнейшим уважением отношусь к его последней воле, которая была оформлена менее чем за год до заключения нашего брака, и у меня нет никаких возражений против завещания.

— Говорят, у Валерия было имущество за рубежом, о котором могло быть составлено другое завещание. Например, дом в Таиланде.

— Я не буду об этом говорить.

— Может, через полгода уедешь в Таиланд и будешь там жить?

— Вряд ли.

— Потому что хочешь остаться в Латвии?

— Точно не поэтому. Есть мысли уехать, когда дела в Латвии будут улажены. Мысли об отъезде есть, но как будет, не знаю.

— Что положительного и что отрицательного ты могла бы отметить из произошедшего с тобой за два месяца после смерти Малыгина?

— Из положительного — то, что у меня все-такие еще есть друзья, семья, которые максимально пытаются вытащить, заставляют двигаться, выходить в люди, не только сидеть в четырех стенах. Ровно за год до смерти Валерия ушел мой отец. Они похоронены на одном кладбище. Тяжело терять своих самых близких мужчин. В семье есть брат, крестник, но в остальном — мы такой женский батальон.

О негативном — все можно преодолеть, все можно понять, но отношение старших дочерей Валерия... Прости, не буду повторяться.

— На могилу мужа ходишь?

— Да, хожу. Но не в праздники и на поминки, когда там люди (голос срывается). За один поход на кладбище навещаю и могилу отца, и могилу мужа.

— Ты готова ответить на вопрос, когда ты могла бы вернуться к жизни, какой она была до 9 декабря прошлого года или в то время, когда ты играла на сцене. Это вообще возможно?

— Жизнь все равно идет вперед. Но у меня сейчас нет времени об этом думать. Принимаю все как есть. Вернусь ли я когда-нибудь в театр? Не знаю. Я могу сказать, что, возможно, буду сниматься в полнометражном латвийском фильме. Это не мой проект, поэтому не буду называть ни имени режиссера, ни названия, но надеюсь, что смогу переключиться на работу актрисы и полноценно работать. Мои способы самовыражения — писательство, рисование... Что-то делаю, но медленно.

— А что ты пишешь?

— Мемуары. Мне есть о чем писать...