Образованный человек не может не замечать пропаганды. О чем нам говорит исследование филолога-классика Бруно Снелля?

Образованный человек не может не замечать этого, а может только сознательно игнорировать – либо из-за собственных идеологических установок, либо из-за искреннего нежелания погружаться в вопрос и тратить на него время и интеллектуальные ресурсы, пишет forbes.ua. От «это война только с Путиным, а не с Пушкиным» до «вся русская культура мозгами двинутая и имперская, ее надо отменить». Ни с кем спорить не будем, для этого есть профессионалы, но, читая это все, вспомнился сразу Бруно Снелля, о котором, кажется, никто из профессионалов пока не вспоминал.

Бруно Снелль был профессором классической филологии Гамбургского университета и одним из величайших европейских авторитетов по Древней Греции. Самая известная его работа – это Die Entdeckung des Geistes («Открытие разума»).

Основной тезис – древние греки где-то в 6–5 веке до н. э. изобрели практически современный образ мышления, который и стал базой всей европейской цивилизации. Если упрощенно, то этот метод заключался в способности генерировать обобщенные абстрактные понятия нового типа. Иллюстрировал это Снелль на примерах самой древнегреческой литературы до этого перехода и после.

Например, Гомер задолго до условного предела знает много слов для обозначения различных способов «смотреть» (с увлечением или презрительно, заинтересованно или отстраненно), но не знает слова «зрение» как собирательного понятия. Он употребляет названия почти всех органов человеческого тела, но само слово «тело» у него встречается всего один или два раза в значении «труп» и никогда в значении «структурированная совокупность всех основных органов».

Он знает много ярких слов и метафор, характеризующих разные ментальные или психические состояния героев, но не знает, что такое душа. То есть Гомер и его современники не знают большинства тех слов, которые для нас с детства привычны и конкретны, но на самом деле сборные абстрактные понятия.

Почему это важно? Не то чтобы люди к 6 веку до н. э. были тупее или беднее духом, совсем нет, просто в принципе большинство практических проблем они прекрасно решали без умения генерировать такие понятия и функционализировать их. Но без такого умения невозможна формальная логика, а значит – философия, наука, математика и т. д.

Интересный нюанс, который бегло вспоминает Снелль, заключается в том, что древним грекам этот большой ментальный переход дался непросто и занял лет двести, а вот современный образованный человек усваивает это умение на базовом уровне фактически еще в средней школе – любой современный язык у индустриализированных и в пост-индустриальных обществах плотно насыщен следующими терминами.

Человек, действительно получивший высшее образование, уже совершенно точно должен обладать таким навыком на почти интуитивном уровне. Это как плавать или ездить на велосипеде – из-за возраста и нехватки практики можно значительно ухудшить сноровку, но совсем забыть почти невозможно.

Так вот, с позиций Снелля, современный образованный человек не может стать жертвой пропаганды на действительно долгое время. Любая искажающая реальность пропаганда вынуждена либо «разрывать» конкретное содержание базовых абстрактных терминов, либо просто отвергать наглядные факты, которые этими терминами невозможно описать.

– либо из-за собственных идеологических установок, либо из-за искреннего нежелания погружаться в вопрос и тратить на него время и интеллектуальные ресурсы.

Нацистская Германия

В жизни Снелля были не только старые греки. Профессором Гамбургского университета он стал в 1931 году, когда нацисты еще не пришли к власти, но были заметной составляющей немецкого общества, и оставался им вплоть до 1959 года.

Хотя он был довольно типичным немецким интеллектуалом старой школы, нацисты ему не понравились – он не мог принять их программу, она для него была очевидно регрессивной и варварской интеллектуально и морально. Он никогда этого не скрывал. Поначалу большинство его коллег придерживались такого же мнения, но уже через пару лет он такой остался фактически один – активное антинацистское меньшинство вынуждено было уйти из науки или вообще бежать из Рейха, большинство заняло лояльную компромиссную позицию.

В 1934 году нацисты провели референдум, на котором почти 90% немцев согласились соединить должности рейхсканцлера и рейхспрезидента, а Гитлера (который эти должности, конечно, и занял) наделить фактически квазидиктаторскими полномочиями.

Пропагандистская кампания перед референдумом была построена вокруг слова «Да» (на немецком Ja) – мол, настоящий немец не может ответить на референдуме иначе.

В последующие пару лет нацисты активно занялись «очищением» всех отраслей культуры, науки, спорта в Рейхе и пропагандой небывалых достижений настоящих немцев во всех этих областях. Были вроде бы и попытки подключить к этому Снелля – ну это же положительные месседжи, не надо писать ничего плохого о евреях или диссидентах, нужно просто подсветить то, чем немцы могут по праву гордиться.

Снелль отозвался неожиданной статьей о комедии Луция Апулея «Золотой осел». Он долго анализировал в этой статье, как в классических языках передавали звуки, которые издает осел, а закончил статью примерно такой фразой: «Интересно, что только немецкие ослы на любой вопрос всегда отвечают Ja, Ja». После этого Снелля уже не беспокоили.

Активным оппозиционером Бруно Снелль никогда не был, но продолжал открыто осуждать нацистов, помогал скрываться и выживать своим бывшим коллегам, которые были репрессированы. Как ни странно, но его лично все равно не трогали – административно карьера его фактически заморозилась, но пока он оставался в пределах своей тусовки классических филологов, ему даже особо не запрещали придерживаться своих антинацистских взглядов. Он был слишком известен в Европе, в целом не представлял значительной опасности для режима, а значит, его можно было не замечать.

Когда война кончилась, Гамбург оказался в британской оккупационной зоне. Британцы довольно активно принялись за денацификацию (тогда это слово имело гораздо более конкретное значение), в том числе высшего образования.

Они хотели контролировать формирование административных органов университетов и советов, образовательные программы, даже влиять на то, кто и что может преподавать. Значительная часть немецких профессоров искренне возмутилась этим – мол, нужно четко провести границу между настоящими нацистами и остальными. «Большинство из нас ничего активно не поддерживало, мы просто занимались своей работой, мы представляем великую немецкую культуру, а не нацистскую идеологию, за что нас теперь дискриминируют и подвергают недемократическим методам контроля?»

Снелл был первым из гамбургских профессоров, кто сразу начал сотрудничать с британцами. Его позиция была несколько иной, чем у коллег: «Мы все это заслужили – даже те, кто не были нацистами. Никто не обязан теперь считать нацизм какой-нибудь случайной аберрацией, а нас жертвами пропаганды, это мы должны заново доказывать, что немецкая культура является интегральной частью общей европейской, способной органично сосуществовать с другими такими же».

Еще позже, вспоминая нацистские времена, он сказал, что «значительная часть немецких ученых предоставили себя в распоряжение нацистского режима в 1933 году. Одной из причин этого было пренебрежительное отношение немецкой интеллигенции к политической жизни и, следовательно, полузнание или полное невежество в этой сфере».

Снелл никогда не отказывался от своего немецкого наследия, но он также никогда не пытался снять ответственность за все, что произошло в Европе с 1933 по 1945 год, ни с себя, ни с немецкого культурного сообщества. Возможно, он мог бы сделать гораздо больше при нацизме, стать активным героем сопротивления, но по крайней мере он остался честным человеком – даже это тогда удалось очень немногим. Похоже, что в сегодняшней России это тоже задача, с которой справится абсолютное меньшинство.