"Я поверила в закон справедливости": Ольга Шепицкая-Слапьюма о жизни и роли, которую ждала долгие годы

Фильм Дависа Симаниса “Молчание Марии” посвящен судьбе латышского театра Skatuve, который существовал в Москве в 1930-е годы, попал под каток сталинских репрессий и был почти в полном составе расстрелян. Первыми этот фильм увидели зрители Берлинского международного кинофестиваля - там лента получила приз Экуменического жюри и положительные рецензии критиков. Особых комплиментов была удостоена работа актрисы, сыгравшей главную роль: образ главной звезды театра Skatuve Марии Лейко воплотила Ольга Шепицкая-Слапьюма.

Ольга говорит, что в ее профессиональной судьбе было два эпохальных события. Одно со знаком минус - когда в 1992-м году закрылся возглавляемый Адольфом Шапиро Молодежный театр, где она к тому времени стала одной из ведущих актрис. Второе со знаком плюс - когда ей предложили сыграть роль Марии Лейко. Между этими двумя событиями - временной промежуток в 30 лет. Но Ольга считает, что она ждала не напрасно.

Стать актрисой - это была ваша детская мечта?

Да, абсолютно. С детства я обожала быть в центре внимания. Когда мне было годика три, мы с мамой ехали на прогулочном кораблике из Риги в Межапарк, и мама меня потеряла. Бегает, ищет, не может найти и вдруг слышит звонкий детский голосок - оказалось, что Оля уже нашла себе публику и “выступает”. Родители мои никакого отношения к артистической среде не имели: папа - моряк, мама - работник торговли. Я была предоставлена сама себе и привыкла к самостоятельности. В шесть лет сама себя записала в кружок фигурного катания, и потом 10 лет танцевала в нашем Дворце спорта в детском балете на льду. Именно там наш балетмейстер Иева Гротусе мне сказала: “Оля, тебе надо идти в артистки”. В тот год, когда я оканчивала школу, в нашей Консерватории набирали русский актерский курс. И я поступила к Адольфу Шапиро. После окончания учебы меня и еще трех человек он взял к себе в Молодежный театр.

И как вас там приняли, такую молодую и красивую? Там ведь, наверное, и своих примадон хватало.

Ну, возможно, там и были какие-то закулисные интриги, но мы всего этого не чувствовали. Нас приняли просто замечательно, у каждого появился свой наставник, и вообще вся труппа нас опекала. Но и требования к нам предъявляли высокие. Шапиро хотел, чтобы мы были не просто хорошими артистами, но еще и высокоразвитыми, дузовно богатыми личностями. “Как, вы до сих пор не прочли всего Шекспира?!” - возмущался он. И все время нас критиковал: что вы ходите, как роботы, где ваша пластика? А еще нам нужно было вести дневник, куда мы записывали свои мысли и наблюдения. А Шапиро их анализировал. Помню, однажды он сделал в моем дневнике такой комментарий: “Оля, ваши записи оставляют приятное впечатление. Продолжайте в том же духе”. Я была на седьмом небе от счастья: ну, наконец-то меня похвалили!

Слушайте, но разве это хорошо - вселять такие комплексы в неокрепшие юные души?

Не знаю, но в моем случае такая дрессировка стала самым лучшим стимулом к развитию. Мое отношение к жизни, ценности, стандарты, взгляд на мир и на саму себя - все оттуда. Мне очень повезло, что в свои 16 лет я встретила Шапиро. И как бы я хотела, чтобы мои дети встретили такого же учителя.

А ваши дети тоже связаны с искусством?

Нет. Сын развивает стартапы, он сейчас живет в Варшаве, а дочь занимается салонами, она папина правая рука (муж Ольги - Андрис Слапьюмс, совладелец сети парикмахерских салонов Maija - прим. ред.)

С Адольфом Шапиро вы до сих пор общаетесь?

Да, все эти годы. Он для меня эталон таланта, вкуса и интеллигентности. Несмотря на преклонный возраст, он в отличной творческой форме. Стараюсь посещать его спектакли. Часто смотрю и плачу: не поинмаю, почему я в зале, а не на сцене… Не так давно я побывала на его премьере в Греции, а он приехал на премьеру моего фильма в Ригу.

Молодежный театр закрылся в 1992-м году. Для вас это до сих пор незаживающая рана?

До сих пор. Тогда жизнь словно оборвалась. Обе наши труппы - и латышская, и русская - очень дружили, у нас была здоровая конкуренция. Когда Раймонд Паулс, тогдашний министр культуры, принял решение о закрытии театра, в это никто не мог поверить. Как такое возможно - закрыть театр, который просуществовал 52 года, завоевал столько наград?.. Это был шок, ужас. Актеры начали болеть, а кто постарше - умирать. Кто-то спился. Одна прекрасная актриса из русской труппы пошла в детский сад чистить картошку. Ее коллега из латышской труппы вынуждена была стоять на паперти с протянутой рукой. Меня спасло только то, что я в это время оказалась беременна.

Стало не до театра?

Понимаете, я с юности была одержима искусством. Когда мы с мужем поженились, я ему сказала: “Детей у нас не будет, потому что я хочу посвятить себя театру”. Глупость, конечно, я потом передумала. Но у нас шесть лет не было детей, и врачи мне поставили диагноз “бесплодие”. Я это восприняла, как наказание за ту глупую фразу. И вот в 1990-м году я вдруг забеременела. Врачи мне сказали: хочешь выносить ребенка - ложись в больницу. Я пришла к Шапиро и сказала: “Я сегодня играть не смогу, я беременна”. “Ну и что, - сказал он. - Все беременные и все играют”. Тут пришлось ему объяснить, что дело серьезное. И он вошел в мое положение. На двери театра повесили табличку “Спектакль отменяется по техническим причинам”. Теперь-то Шапиро смеется: “Это ведь в каком-то смысле и мой ребенок”. В общем, в тот момент я решила пожертвовать театром ради материнства. У меня родилась дочь, а спустя два года сын. В результате, четыре года я просидела дома. Чувствовала себя абсолютно счастливой, и это чувство несколько смягчило мне боль от потери театра. Правда, потом эта боль все равно меня настигла…

Чем вы занимались все эти годы?

Да много чем. У меня было несколько больших ролей в кино, в том числе в фильме Евгения Пашкевича “Гольфстрим под айсбергом” (обладатель “Большого Кристапа” как лучший полнометраждный фильм 2012 года - прим. ред.). Я сделала несколько проектов как продюсер и сама же в них сыграла. Пять лет проработала в Театре русской драмы (ныне Русский театр им. Чехова). Ой, там было смешно… Когда я попала в театр, там ставили “Сестру Керри” Паулса. И я получила в этом спектакле роль - им была нужна танцующая актриса. Получилось, что Паулс лишил меня Молодежного театра, но благодаря ему же я получила новую работу… Прошло много лет, и вот мы в феврале едем на премьеру “Молчания Марии” в Берлин. Мне в качестве помощницы и переводчика дают очаровательную девушку, которая училась в Америке и владеет несколькими языками, - оказалось, что это младшая внучка Раймонда Паулса. Мы с ней прекрасно общались. В общем, ты никогда не знаешь, какие сюрпризы тебе преподнесет судьба.

А почему вы ушли из Русского театра?

Ну, это банальная история… Я же там была не штатная актриса, а на контракте - “чужая”. Ролей мне почти не давали, а ждать, пока кто-то заболеет, чтобы я смогла выйти на сцену, - это мне показалось унизительным. И я решила вообще уйти из профессии, завершив карьеру моноспектаклем “Другой человек” по пьесе П. Гладилина, который мы сыграли на 26-м этаже гостиницы “Латвия”. Продюсером выступил мой муж. 

Вы ведь еще на радио SWH+ успели поработать.

Алекс Дубас пригласил меня в передачу “Розыгрыш” - мы розыгрывали в прямом эфире всяких известных людей. Меня взяли потому, что я могла менять голоса, пародировать знаменитостей, говорить и за ребенка, и за старуху. Пришла туда на 2-3 дня, а осталась на 13 лет. Слушателям я была известна, как Ольга-Ольга Березовская. Рядом с Дубасом могла быть только береза (смеется - прим. ред.). На самом деле это фамилия моей мамы. Передача пользовалась огромным успехом. Полиция, узнав, что я та самая Ольга-Ольга, никогда не выписывала мне штраф, а я им потом передавала привет в эфире и очень искренне обещала не нарушать правил дорожного движения.

Слушайте, ну вы могли бы вообще не работать. У вас прекрасный любящий муж, никаких материальных проблем, все бытовые вопросы решены.

Да, за мою жизнь полностью отвечает муж. Я не умею ни деньги зарабатывать, ни ремонт квартиры делать. Я отвечаю за цветочки, за уют, за семейные праздники. Я увлеклась психологией, стала заниматься йогой и гольфом, это теперь наша семейная страсть. Дети выросли, мы с мужем много путешествуем, зиму проводим в Тайланде… Вроде бы все хорошо, но мой творческий потенциал все равно требовал какого-то выхода. А мне уже 50, 55… И никаких надежд.

И тут…

Прекрасно помню этот момент. Я стою в торговом центре вся зареванная, потому что накануне у меня умерла любимая собака. И у меня вдруг звонит телефон. На экране высвечивается номер Мары из актерского агентства, и я понимаю, что это звонит моя судьба. Вот просто чувствую это. В тот же вечер мы связались по скайпу с режиссером фильма Дависом Симанисом, у которого я, кстати, снималась в эпизоде в фильме “Отец Ночь” (правда, он меня, кажется, не сразу вспомнил). Потом меня вызвали на пробы и, когда я уходила, мне сказали: “Мы тебе ничего не обещаем, там есть еще две претендентки.” Так что я особо не рассчитывала. Хотя, конечно, надеялась.

Наверное, это вопрос к режиссеру, но как вы сами думаете - почему именно вас утвердили на роль Марии Лейко? Все-таки у нас довольно большой выбор актрис, а вы лицо не самое узнаваемое. К тому же вы русская актриса, латышский язык для вас не родной.

Я думаю, что я так долго ждала эту роль, что судьба услышала мои мольбы.

А вы что-то знали про Марию до съемок?

Нет, даже не слышала о ней. Потом, когда я получила сценарий, я много чего узнала. Давис ведь историк, он глубоко копает… И теперь Мария меня не отпускает. Вот здесь в Тайланде у меня стоит ее фотография. Я теперь стала за нее молиться… А знаете, что сейчас находится в том самом доме в центре Москвы, где в 1930-е годы располагался театр Skatuve? Бордель. Самый натуральный. Внизу большой зал, наверху комнаты, куда водят клиентов… А когда-то это был храм культуры, где наверху было общежитие для артистов.

Как вы готовились к этой роли? Удалось ли вам посмотреть какие-то фильмы с участием Марии Лейко?

В основном, я ориентировалась по ее биографической книге Б. Миловзорова “Звезда опадающих листьев” и по фотографиям. Все время пыталась всмотреться в ее глаза и что-то там увидеть. Какую-то глубину. Но мне были важны и чисто внешние проявления - как она поворачивает голову, как держит сигарету, в каком она платье… А ее фильм - знаменитые “Крысы” 1921-го года, где ее партнером был легендарный актер Эмиль Яннингс, -  я увидела только в Берлине, когда мы приехали с нашим фильмом на Берлинский кинофестиваль. Кстати, я ведь даже запрос в архив делала: что это за фамилия такая - Лейко? Оказалось, что у нее белорусско-украинско-польские корни. Тут я просто подпрыгнула, потому что у меня мама белоруска, папа украинец, а бабушки с дедушками поляки.

В начале фильма Мария настоящая Дива - иностранка, красавица, западная звезда в шикарных туалетах. В конце фильма она заключенная в тюрьме. Как вам дались эти ужасные сцены с пытками, с издевательствами?

Весь фильм мы сняли за 23 дня. И все эти 23 дня были для меня абсолютным счастьем. Не знаю, может, я просто изголодалась по работе… Мне было легко в этих сценах. Нет, ну, физически, конечно, было довольно сложно. Хотя на меня надевали специальные защитные накладки, а каскадеры учили меня правильно падать, чтобы было не так больно. Но для меня главное было не это, а мое внутреннее состояние. Вот это ощущение того, что ты проживаешь свою роль, что ты стопроцентно себя отдаешь, - это и есть главное актерское счастье.

Эти жуткие сцены поражают своим натурализмом.

Мы снимали в настоящей тюрьме - заброшенной, неотапливаемой. Пока готовили кадр, вокруг стояли обогреватели, но потом, когда начиналась съемка, их убирали. Да, было холодно, но я была постоянно окружена заботой всей съемочной группы. Когда я сидела на камнях, мне под попу старались подложить что-то теплое, под ноги поставить обогреватель. Одна девочка держала наготове шубу, другая варежки, третья горячий чай. И как только у меня образовывался небольшой перерыв, они тут же меня укутывали, обогревали. Сто раз им всем хочется сказать спасибо.

Вы смело обнажаетесь в кадре. В “Гольфстриме” вы даже на постере топлес. Не все актрисы на такое готовы.

Ну, я к этому привыкла. Меня всю жизнь раздевают. В нашем театре я была первой актрисой, которую раздели догола. В том спектакле я играла камбоджийскую девушку, которую насилуют. Правда, там вся труппа загораживала меня от публики, так что зрители особо ничего не видели. Но вообще мне раздеться легко. Шапиро научил нас так работать: тело - это твой инструмент.

Сегодня этические нормы сильно изменились. Появилась новая профессия - координатор сексуальных сцен, который отстаивает права актеров, делает все, чтобы они чувствовали себя в таких сценах комфортно. В мое время об этом никто не заботился. Это даже не обсуждалось: раз надо раздеться - значит, ты раздеваешься. Возможно, если бы я не была уверена в своем теле, мне бы это давалось труднее. Но я знала, что я в хорошей форме.

Ни одного лишнего килограмма.

А это тоже школа Шапиро. Помню, когда я 16-летней девочкой пришла к нему на собеседование, он долго слушал в моем исполнении монолог Татьяны из “Евгения Онегина”, а потом вдруг пристально на меня посмотрел и говорит: “А вы случайно не склонны к полноте?”. Это решило мою судьбу. С тех пор я всю жизнь держу себя в ежовых рукавицах: не дай бог пополнеть! Шапиро, конечно, этого не знал, но стоило ему как-то пристально взглянуть на меня после отпуска, и сказать: “Как-то вы изменились”, - все, я садилась на одну воду. Или могла за целый день съесть одно яйцо. И нас таких дурочек было много. А в результате - у кого-то анемия, у кого-то месячные прекращались, у меня вот сложности во время беременности. Сейчас-то я давно уже питаюсь правильно. А тогда… Если муж пытался впихнуть в меня что-то запрещенное, я говорила: “Ты что! Я же актриса! Я всегда должна быть в форме! А вдруг меня завтра вызовут на пробы?”.

Расскажите о костюмах, которые для вашей героини придумала Кристине Юрьяне.

Кристине проделала невероятную работу. Помимо платьев, которые шились специально, она мне приносила и настоящие винтажные вещи - немецкие пеньюары, белье. Иногда их в кадре даже не видно, но когда я их надевала, то сразу ощущала себя по-другому. Вообще, труд художника там был вложен колоссальный. Мне ничего не надо было играть - там была создана такая атмосфера, что я просто своим существованием должна была до нее дотянуться. Это меня сразу настраивало на определенную волну, задавало градус искренности.

Как фильм “Молчание Марии” восприняли в Берлине?

Очень хорошо. Они же считают Марию своей - она много играла в немецком театре и кино, работала с Максом Рейнхардтом, Бертольдом Брехтом, Эрвином Пискатором. Презентация фильма прошла в том самом театре, где Мария Лейко работала в 1920-х годах. Жаль только, что западная публика не поняла всех нюансов - например, что Марию пытает чекист, который по национальности латыш. Давис очень смело говорит о том, что в латышском обществе до сих пор является очень чувствительной темой, - что среди сталинских палачей было немало латышей, что они убивали своих соотечественников.

Надеюсь, что в Латвии восприятие будет тоньше, и зрители увидят больше смыслов.

Хотите еще сниматься?

Ну если только у Дависа… (смеется - прим. ред.). Но если честно, у меня опять выросли крылья, я поверила в закон справедливости. Я говорю себе: “Оля, все-таки ты правильно выбрала профессию. Ты не разменивалась на пустяки, ты ждала свою роль. И ты ее дождалась”.  Как будто все, что я копила все эти годы, я копила для этой роли. И даже если мне больше ничего не предложат, я считаю, что свою миссию выполнила.