Директор музея Мара Лаце превратилась в арт-объект

Она пришла работать в Национальный художественный музей в 20 лет. Через 27 лет стала его директором, и сегодня решительно никто не может представить на этом посту кого-то другого. На самом деле Мара Лаце руководит сейчас не одним музеем, а сразу четырьмя и выставочным залом «Арсенал» в придачу; она – патронесса Канона культуры Латвии и кавалер ордена Трех звезд, выдающаяся личность, обладающая почти гипнотическим обаянием. Впору говорить не о величине, а о величии, но Мара этого не потерпит.

Мара, должна признаться: я давно мечтала взять у вас интервью.

Спасибо. Я тоже должна признаться: мне кажется, что во всех интервью я говорю примерно одно и то же.

Но и вы – один и тот же человек. И есть предположение, что с определенного возраста люди не меняются.

Мне шестьдесят пять.

Вы чувствуете свои годы?

Знаете, да. Когда мне исполнилось пятьдесят, было ощущение, что я могу абсолютно все. В своей профессии я достигла очень многого, занимала отличную позицию и не понимала женщин, которые о своих пятидесяти говорили как о каком-то там возрасте. Полная ерунда! Прекрасный возраст! Но, к сожалению, приходит время, когда годы все-таки дают о себе знать. Если быть до конца честной, мне кажется, оно уже наступило. Хотя у меня и сейчас интересная жизнь.

Что входит в ваши понятия об интересной жизни?

Я рабочая лошадка, поэтому «интересно» для меня – это отдавать себя делу, получать новые впечатления, находить общий язык с людьми. Близко к себе я никого особо не подпускаю, тем не менее я человек компанейский. Но бывают моменты, когда мне не нужно ничьего общества. Когда хочется остаться абсолютно одной.

Душу никому не изливаете?

Нет. У меня есть коллеги, с которыми мы вместе проработали всю жизнь, есть друзья, но никому из них я не изливала душу. Мне это всегда казалось проявлением слабости. Я не смогла бы перед кем-то открыться до конца, даже если бы захотела.

Как вы считаете, человек создает себя как личность или уже рождается с определенным набором качеств?

По-моему, рождается. Убеждаюсь в этом, когда смотрю на своих внуков, у меня их трое, особенно на старшую внучку, которой сейчас восемь. Характер у нее непростой. Возможно, это гены. Но человек способен и создать себя. Простой пример. В детстве из-за высокого роста мне приходилось нелегко. Чем я могла ответить на насмешки? Только хорошей учебой… А еще у меня был поставленный от природы голос, и мне всегда поручали вести школьные концерты. Так я научилась выступать перед публикой. Позже, когда я, деревенская девочка из Дундаги, приехала в Ригу учиться, столкнулась с новым вызовом. У меня иногда возникала боязнь закрытых дверей: я стояла перед дверью и не могла заставить себя войти. Тогда я заставляла себя ни о чем не думать, считала про себя: «раз, два три…» – и резко дергала за ручку. Через какое-то время эта проблема исчезла. А потом наступил момент, когда я больше не испытывала страха ни перед чем.

Вы говорите, что вы довольно суровый человек. Но на фотографиях с различных мероприятий вы обычно улыбаетесь…

Улыбка – часть моей сущности. И не такая уж я и страшная. Хотя некоторые люди, которые редко со мной сталкивались, говорили моим сотрудниками: «Как вы работаете с Лаце? Это же кошмар!»

Кричите на подчиненных?

Нет. Просто я требовательная. В нашей структуре трудятся примерно сто восемьдесят пять человек, и все они разбросаны по разным местам, по разным музеям. Это большое хозяйство.

Я как раз думала, когда шла на встречу с вами: как это прекрасно – работать в таком великолепном месте, в окружении искусства. Но ведь это еще и огромное здание, которое нужно поддерживать в порядке.

Я начала работать здесь, когда мне было двадцать, это для меня давно уже дом родной, я в нем замечательно себя чувствую. Здание недавно пережило генеральную реконструкцию. «Рижская биржа» в качестве музея зарубежного искусства была сдана в эксплуатацию в 2011 году. Но есть еще выставочный зал «Арсенал», Музей декоративного искусства и дизайна, музей Романа Суты и Александры Бельцовой. Все они нуждаются в развитии, в том числе и чисто физически. Мы сейчас мы активно работаем над проектом обновления «Арсенала».

Была ли у вас какая-нибудь выставка-мечта, которую удалось реализовать?

Сразу оговорюсь: речь не о кураторской работе, сама я куратором была недолго. Лично я особую радость испытала, когда нам удалось привезти в «Рижскую биржу» работы Вии Целминьш. Я мечтала о об этом десять лет. Еще: в 2018 году мы вместе с эстонцами и литовцами приняли участие в совместной выставке в музее д'Орсе в Париже. Ей предшествовала кропотливая работа по исследованию определенных периодов истории латвийского искусства – конца XIX века и начала ХХ века, символизма и югендстиля. У нас очень много замечательных художников, но один из представителей второй половины ХХ века мне особенно близок – Эдгарс Илтнерс, который, к сожалению, рано ушел из жизни. Экспозиция его работ и выход книги, посвященной этому талантливому мастеру, тоже стали для меня особенным событием. После реконструкции мы открыли ЛНХМ выставкой работ Миервалдиса Полиса. Это была хорошая идея и очень своевременная.

Вы участвуете в создании музея современного искусства…

Да, и это нелегкая миссия. Особенно учитывая нынешнюю ситуацию вокруг этого проекта.

Бывший министр культуры Даце Мелбарде в одном из интервью призналась, что современное искусство – не ее конек. То же самое могли бы сказать о себе многие. Вопрос: как понять и полюбить современное искусство?

Мы привыкли смотреть на искусство с эстетической точки зрения. А в современном искусство акцент делается на процессе мышления. На том, в какой форме – по возможности новаторской – выражена мысль. К сожалению, в Латвии нет постоянной площадки для демонстрации современного искусства, поэтому у нас не хватает опыта общения с ним и понимания. Но не надо забывать, что то, что сегодня является современным, завтра может стать классикой.

Есть ли в Художественном музее какое-то произведение, к которому вы приходите черпать силу или получить нужную в конкретный момент эмоцию?

Мне дает силу само это здание. Было время, когда я любила, пользуясь служебным положением, взять большой ключ у охранника и в тишине побродить по залам. Побыть наедине с художественными произведениями, вступая с ними в молчаливый диалог. Теперь это в прошлом. После модернизации музея процесс открывания дверей заметно усложнился. Но и вещи, пробуждающие в тебе эмоции, с годами меняются. Например, у Вильгельма Пурвитиса есть ряд работ, которые мне очень нравятся, хотя близости с художником я не чувствую. Создавая свои произведения, он как бы дистанцировался от зрителя. Я, кстати, долгое время занималась изучением биографии и творчества Пурвитиса. Он ведь был директором этого музея в течение двадцати лет, в 20–30-е годы, и многое сделал для развития латвийского искусства. Он же превратил пейзаж страны в символ ее национальной идентичности. С каждым годом он как личность привлекает меня все больше.

В какие периоды жизни какие мастера были вам наиболее интересны?

Хороший вопрос, над ним стоит подумать. Наверное, в юности и ранней молодости людей привлекает искусство больших страстей. Вот и меня в свое время завораживали работы Эль Греко – своей мощной динамикой. Этой весной я ездила в Толедо, где долго жил художник, и, конечно, побывала в его музее. С профессиональной точки зрения мне было очень интересно, но картины так таковые оставили меня равнодушной… А вообще, меня больше всего привлекает то, с чем я раньше не сталкивалась. Поэтому мне нравится современное искусство, ценность которого заключена в идеях. Или вот, например, в 2008 году я побывала в Египте и воочию увидела то, о чем до этого имела представление лишь только по черно-белым иллюстрациям в книгах по истории искусства советского времени. В семь утра мы прибыли в храмовый комплекс в Карнаке – зрелище потрясающее! Невероятная красота! Красота во всем: в пропорциях, масштабах, соразмерности. У меня по щекам текли слезы, в голове была лишь одна мысль: почему я не приехала сюда раньше? Да, я все это изучала, моя работа всю жизнь была связана с искусством, я обладаю о нем большими знаниями, чем многие другие, – однако искусство способно произвести впечатление на любого человека. Должен только произойти этот момент «сцепления». И теоретическая подготовка здесь особой роли не играет.

У вас дома есть произведения искусства?

Есть несколько работ. Но я не коллекционер. На самом деле все просто: я всю жизнь проработала в музее, а музейные работники никогда не имели больших зарплат. Ну какую коллекцию я могла бы собрать? Кроме того, как директор ЛНХМ я являюсь членом Международного совета музеев. Согласно его этическому кодексу, музейный работник не может быть коллекционером. Ему надо думать о создании коллекции музея, а не собственной. При взгляде на художественное произведение у меня не должна появляться мысль: хм, его можно приобрести сравнительно дешево – возьму для себя или для государства?

У вас очень выдержанный стиль. Не похожий ни на чей другой. Это результат работы над своим образом или он, как и характер, возник как данность?

Возник как данность. Что у меня такого выдержанного? Может, разве что прическа… Косу я отрезала на втором курсе Художественной академии. Помню, руководитель нашей кафедры Расма Лаце (просто однофамилица), увидев меня после этого, воскликнула: «Что это?! Теперь вы выглядите как все – как неинтересно!» Но мне-то казалось, что я наконец стала походить на рижанку… Конкретно эту стрижку я ношу с середины 90-х годов, впервые мне ее сделала Бирута Магеле. Тогда я ездила к ней стричься на Латвийское телевидение. Илзе, мастер, к которой я хожу сейчас, продолжает поддерживать эту форму. Посещаю ее довольно часто, примерно раз в месяц – полтора.

Чего бы вы никогда не надели?

Красное платье.

А цветастое?

Цветастые у меня есть, и я их часто надеваю. Мне вообще нравятся яркие вещи. К слову, о стиле: однажды мы вместе с Андреем Жагарсом были приглашены на одно мероприятие в Париже. Мероприятие очень высокого уровня, с приемом у тогдашнего президента Жака Ширака на Елисейских Полях. Андрей тогда спросил меня: «Расскажи, кто твой стилист?» Как вы помните, Андрей всегда выглядел очень элегантно. Я ответила, мол, никто. А он: «Ты хочешь сказать, что все подбираешь сама?» Да, действительно сама. А уж как выходит, так выходит. Иногда получается, иногда – не очень. Чего душой кривить, не такая уж я безупречная.

Тогда поговорим о чувстве вкуса.

Я не совсем понимаю, что значит – «человек со вкусом». Я публично не сквернословлю – будем считать меня человеком со вкусом… Например, моя мама считала, что нет более красивого цветового сочетание, чем коричный с зеленым и желтым. Причем оттенки должны быть непременно теплыми.

Напоминает гамму национального одеяла.

Так и есть! Ее вкус, или чувство прекрасного, сформировался на основе тех орнаментов и цветов, которые были популярны в Латвии в 30-е годы, и «со вкусом» означало для нее что-то спокойное и гармоничное. Но мне это цветовое сочетание ни тогда не нравилось, ни сейчас. Мне даже кажется, что все три вместе они смотрятся ужасно. Нет, я бы не посмела о чем-либо утверждать, мол, в этом есть вкус, а тут вкус отсутствует. К тому же вкусы меняются.

Вы ведь выросли вдали от музеев и выставочных залов. Как в вашу жизнь пришло искусство?

Очень просто. Учителем рисования в нашей школе работала Валия Пурмале, мама нашей замечательной художницы Лиги Пурмале. Она была совершенно не похожа на местных жителей. Такая суровая дама, которая всегда говорила то, что думает. Рисовала я так себе, да и, честно говоря, ничему особенному в этом смысле Валия нас не учила. Зато в 9-м классе она начала преподавать нам историю искусства… Это был 1969 год, трудно представить, что в обычной школе мог быть такой предмет, да еще и в Дундаге. Возможно, она ввела его по собственной инициативе. История искусства открыла для меня новый мир. Она настолько меня увлекла, что в том же 9-м классе я четко определилась с выбором профессии. И ни разу об этом не пожалела. Между прочим, мне очень хорошо давалась математика, а еще лучше химия. Учитель по химии пытался уговорить меня поступать на химфак, говорил: «Что вы будете делать с этой историей искусства? Денег вы с ней тоже не заработаете…» Но разве такие вещи, как деньги, меня тогда интересовали?! В 1972 году я поступила в Академию художеств на заочное отделение, на очное в тот год приема не было. Учиться на заочном могли только те, кто работает. Где-то год я проработала в библиотеке, но, как только появилась возможность, устроилась в музей.

У вас был богемный период?

И весьма насыщенный! Вплоть до рождения сына. Это были чудесные годы. Мы много времени проводили в кафе Dieva auss, а когда его закрыли, перебрались в Skapis. Моей компанией была группа плакатистов: Георгс Смелтерс, Юрис Димитерс, Лаймонис Шенбергс, Улдис Разумс, Хенрихс Воркалс и художник Леонидс Мауриньш. С ними (кто еще жив) у меня до сих пор сохранились замечательные отношения.

Можно ли сказать, что в то время отношения между людьми были другие?

На мой взгляд, того, что мы понимаем под словом «богема», сейчас уже не существует. Условия выживания стали жестче. Конкуренция появилась. Раньше ее не было, мы поддерживали друг друга. Конечно, выпивали, но было это чувство плеча. Нынче каждый сам за себя. Но, слава богу, и алкоголь в таких количествах уже не в ходу. А самое главное – сегодняшние люди очень заняты. У нас не было социальных сетей, мы общались друг с другом вживую. Именно в этом суть богемной жизни: в душевных посиделках, застольях, бесконечных разговорах… Помню, как, бывало, художник Рудольф Пиннис устраивался в Dieva auss со своим бокалом коньяка, вокруг него собиралась целая толпа, все о чем-то бурно дискутировали… Я счастлива, что была частью всего этого, что могла слушать Пинниса, Вилиса Озолса, Бориса Берзиньша… Сейчас такие беседы мало кому нужны. Но это не значит, что стало хуже. И на искусство это не влияет. Просто жизнь стала другая.

Вы часто бываете в командировках за границей. Что обычно оттуда привозите?

Конечно, книги по искусству. Признаться, мне уже некуда их ставить. Недавно внучка (в выходные она часто приезжает ко мне на обед), разглядывая мою библиотеку, спросила: «Бабуль, ты и вправду все это прочитала?» Пришлось честно сказать, что нет, не все, но большую часть… Еще мне нравятся различные предметы из стекла, особенно бокалы, и керамика разных народов – красивая, красочная, жизнерадостная. Обожаю нашу латгальскую. Я уже перестала ездить на ярмарку в Этнографическом музее, чтобы не привозить домой очередную кружку. Эти вещи не имеют практического применения или большой художественной ценности. Просто предметы обихода, с которых нужно регулярно стирать пыль.

Есть ли у вас личные правила, которые вы никогда не нарушаете?

Не унижать другого человека. Никогда и ни при каких обстоятельствах. Не жаловаться на свою жизнь – потому что других она, в принципе, не интересует. Моя мама говорила: «Нельзя показывать свои нервы людям». И я всю жизнь этому следовала.

Для меня очень важна честность. В работе, в деньгах, в своих обещаниях и во всем остальном.

И еще, я никогда не ставлю себя выше другого человека. То, что я компетентна в вопросах искусства или руководства музеем, не делает меня более значимым человеком. Я работала над собой, чтобы не дать развиться этому чувству превосходства.

Вы подчиняетесь непосредственно министру культуры. Кого из министров вы бы назвали лучшим начальником?

Я пережила многих министров, но выделить мне бы хотелось двоих: Хелену Демакову и Даце Мелбарде. Обе они были очень разные. Демакова отличалась хорошим стратегическим видением и целеустремленностью, а Мелбарде – структурированным мышлением и умением находить баланс.

В каких странах или городах, на ваш взгляд, происходит наиболее интенсивная художественная жизнь? И какое место в их ряду занимает Латвия?

Конечно, в Великобритании. Конкретно в Лондоне. Также в Берлине. В США таким эпицентром художественной жизни является Нью-Йорк. Я без ума от этого города! Арт-рынки сейчас активно развиваются в Индии и Китае. Латвия… Наша страна очень маленькая. Часто говорят, что латыши – хорошие исполнители, но не творцы чего-то нового. Недаром у нас такие замечательные певцы, дирижеры, инструменталисты… В Латвии действительно трудно найти что-то, о чем можно было бы сказать: это мы придумали. Зато мы отлично умеем развивать готовую идею. Взять, к примеру, кубизм. Это направление создали Пикассо и Брак, а наши молодые художники мгновенно его подхватили и настолько им увлеклись, что оно стало весьма интересной страницей в истории и нашего искусства. Что касается современного искусства, у нас есть очень профессиональные работы. Но на Венецианской биеннале мы наград не получаем. В отличие от литовцев. За что эти награды вручают? За мышление. Сейчас в плане творчества полная свобода. Ограничений фактически нет вообще. Единственные ограничения – в головах самих художников.

Кого из наших деятелей искусства вы считаете самыми талантливыми?

В музыке я бы назвала Андриса Нелсонса. В литературе – Нору Икстену. Литературные предпочтения – дело сугубо индивидуальное, тут у каждого может быть свой фаворит, я выбираю ее. И Карлиса Вердиньша – в поэзии. Выделить кого-то одного в визуальном искусстве для меня намного труднее, талантливых мастеров очень и очень много. Эрикс Апаляйс. Янис Авотиньш. Микелис Фишерс. Инта Рука в фотографии и многие другие. Но есть один художник, который в моем понимании превосходит других, – это Кристапс Гелзис. Я его ценю очень высоко.

Есть ли у вас друзья среди художников?

У меня очень много знакомых, но настоящих друзей нет. Я всегда считала, что настоящая дружба накладывает особую ответственность.

Какую музыку вы включаете дома, скажем, в выходные, когда готовите внучке обед?

Музыку я слушаю осознанно, и обычно это оперная музыка. Еще слушаю тех, чьи песни и интонации цепляют за душу: Леонарда Коэна, Ника Кэйва. Мне нравятся их слегка пропитые и прокуренные голоса.

Вы сказали, что никому не изливаете свою душу, и я теперь не знаю, как задать вам вопрос о личной жизни.

Спрашивайте. Может, отвечу.

Какой она была? Хотели бы вы что-то изменить в ней, будь такая возможность?

Думаю, ничего. Я не верю, когда люди говорят, мол, обстоятельства заставили так поступить. Я всегда считала, что человек сам выстраивает свою судьбу. Конечно, бывают такие непреодолимые обстоятельства, как война. Но в мирное время человек отвечает за свою жизнь от и до. Возможно, со стороны моя личная жизнь может показаться неудавшейся. Но я ею вполне довольна. Я достаточно эгоистична, и у меня нет желания заботиться о другом человеке.

У вас ведь есть сын.

Есть сын, есть внуки, которые мне особенно дороги. Но это другое. Замужем я никогда не была. Лично мне это не кажется неудачей, хотя иногда приходится сталкиваться с другим мнением.

Насколько вас интересует то, что о вас думают другие?

Вообще не интересует. Единственный раз меня это немного беспокоило – когда я собиралась сказать родителям, что жду ребенка. Это было в начале 80-х. Они жили в маленьком поселке, где свой взгляд на порядок вещей. После того, как я сообщила им эту новость, наступила пауза. Мама молчала. Впрочем, как обычно, – своего мнения она почти никогда вслух не высказывала. Отец тоже довольно долго молчал. Он был суровый мужчина, и, если честно, человек не самый приятный. Наконец, произнес: «Ну, ладно. По крайней мере, будет кто-то, кто передаст нашу фамилию дальше». Я и не ожидала, что мой единственный сын подарит мне трех внуков. Для меня это такое счастье! С сыном у меня не всегда ладилось. Бывало всякое. Примерным ребенком он никогда не был. Зато теперь стал прекрасным отцом. У меня чудесные внуки, замечательная невестка, они для меня – настоящий дар судьбы. У меня есть работа, от которой я получаю огромное удовлетворение. Я считаю, что моя жизнь удалась.