Дышать без воздуха. Почему никто не знает, как жить в России дальше: письмо внутренним эмигрантам

Первое: в стране апофеоз жлобства, торжествующий Хам. Все, как сто лет назад, только много хуже — преступная война, массовые убийства, «идут по Украине солдаты группы Центр». В общем, смесь Великого Октября и Третьего Рейха, будь они оба прокляты.

Второе: уехать ты не можешь. У тебя на это нет денег, здоровья, знания языков, востребованной на рынке профессии — ничего из этого. Или у тебя что-то есть, но есть и делающие невозможным отъезд семейные обстоятельства — нетранспортабельная мама, например. Да и не хочешь ты уезжать.

Третье: от происходящего тебя тошнит, кадры с Украины вызывают ужас — ты же нормальный человек, и перед украинцами, хоть и не ты этот кошмар затеял, тебе стыдно. А за страну и за людей, да и за себя — страшно.

Вопрос: как тебе жить?

Тебе говорят: свергай Путина. Особенно трогательно, когда эти советы звучат от тех, кто последние лет тридцать страдает вдали от Родины на Западе. Заметьте, что те, кто, рискуя собой, действительно, пытаются его свергнуть, кто за слово правды идет в тюрьму, таких советов не дают — они требования не к другим, а к себе предъявляют.

Как и советские диссиденты в свое время.

Но Путина свергнуть ты не можешь, идти в тюрьму и даже терять работу ты не готов. И потому, что — а кто тогда твою семью кормить будет, этот решительный человек из Барселоны или откуда он там? Тот, который все так здорово про баррикады объясняет и про то, что как только выйдет миллион, так режим и рухнет — Путин испугается и стрелять не будет? Всего-то и делов, чтобы миллион вышел. А почему, кстати, он не будет стрелять? Прекрасно расстреляет, еще мелкими группами на дальних подступах. Да и по толпе открыть огонь не постесняется. Вспомните наш Новочеркасск и китайскую Тяньаньмэнь.

А кто-то не готов терять работу по соображениям и вовсе экзистенциальным. Их работа — это и есть их жизнь. Лекции, ученики, наука, фильмы, книги, пациенты и их спасенные тобой жизни, и их облегченные тобой страдания. Что ты без этого? Оболочка, фантик без конфеты.

А еще от тебя требуют отказаться от радости. От любой — от интеллектуальной, от физической. Не имеешь ты, мол, права радоваться чему-то, когда твои соотечественники именем страны, гражданином которой ты остаешься, убивают людей — каждую минуту убивают. Оно так, убивают. И вечный нам за это позор. Но только никакая трагедия не отменяет человеческих чувств. Ни высоких, ни низких. Ни любви, ни ревности, ни зависти. Но совсем от радости отказаться просто невозможно, противоестественно. Первый шаг ребенка тоже не должен радовать? А что подозревали рак, но пронесло? Да и те, кто требуют отказа от всего, не в рубище ходят и не акридами питаются — то же самое кушают, только не забывают сделать для камеры грустное выражение лица.

И ты, в конце концов, просто стараешься жить, как раньше. Тем более, ты привык к тому, что власть всегда занимается какой-то дурью, иногда кровавой, иногда просто тошнотворной. Но к тебе это обычно не имело отношения — ни пятилетние планы и всенародный по их поводу энтузиазм, ни какая-нибудь таинственная программа «Робототехника-90» или недавние национальные проекты, ни даже война в Афганистане. «Как там в Ливии, мой Постум, или где там? Неужели до сих пор еще воюем?»

А еще тебе объяснили родители, а им — их родители, что повлиять ты, рядовой человек, ни на что не можешь. Вот американцы могут — они знают, что на миллионные демонстрации, на брошенные к ступеням Капитолия награды, на сотни тысяч телеграмм власти не могут не отреагировать — будь то Второй фронт или война во Вьетнаме. Не сразу отреагируют, не автоматически, но и проигнорировать не смогут. А у нас свои, суверенные традиции — в гробу они граждан видали. Вот ты и не выходишь — смысла не видишь.

Чего нельзя в этой ситуации делать, так это карьеру. На ней, раз уж пришлось остаться в России, надо сразу ставить крест. За карьеру, за любое, самое маленькое продвижение от тебя потребует такое, что ты очень скоро перестанешь отличаться от какой-нибудь Маргариты Симоньян. «Жить не по лжи!» — давно было сказано. Сложно, но иногда получается.

Правда, надо понимать, что в какой-то момент за неучастие ты получишь столько же, сколько за активный протест — все к этому идет. 

У меня нет ответа на естественный вопрос, как теперь жить? Да и ни у кого нет, разве что у кого-то для самого себя. Понимаю, что рецептов нет, что никакое поведение, кроме героического, не снимет с тебя ни ответственности, ни вины. Система изощренна и опытна, стоит на минуту зазеваться и будет поздно — «Распинают Христа, продают, а потом распинают, С девяти до пяти, часовой перерыв на обед».

Надежда Яковлевна Мандельштам, отвечая самой себе на поставленный вопрос, говорила, что нельзя выжить при терроре. Либо ты попадешь в жернова системы, либо она тебя сломает, и ты перестанешь быть собой. Она, правда, выжила, но это выживание было подвигом, доступным немногим. Но пробовать стоит.

Жить во внутренней эмиграции можно — не мы первые, все уже было, и в двадцатых-тридцатых, да и потом. Можно — можно пробовать! — продолжать работать, можно — нужно! — разговаривать с детьми, рассказывая им, по возможности, правду, необходимо общаться с оставшимися друзьями, иначе с ума сойдешь. Так наука развивалась в СССР, и музыка писалась. Да и вообще, все почти хорошее, что было в СССР, было сделано внутренними эмигрантами. Такими как ты.

И про свободу. Она включает в себя не только свободу говорить и делать, и быть на баррикадах. Она включает в себя и свободу неучастия — право молчать и не действовать (ну, за это меня, точно, фекалиями закидают, хотя я-то, вроде не молчал и пулям не кланялся — я не о себе пишу, а о тех, кто путь активного противостояния по разным причинам выбрать не могли). Тут, конечно, тонкая грань, в какой момент ты, промолчав, попадаешь в палачи? Сугубо личная точка зрения — важно, увеличиваешь ли ты объем зла на Земле, вообще, и на этой преступной войне, в частности. Если стреляешь, то увеличиваешь, если делаешь оружие, обеспечиваешь финансирование и логистику этой работы, увеличиваешь. Если занимаешься пропагандистским обеспечением — тоже, не меньше того, кто стреляет. Во всех этих случаях тебе в этой жизни — под суд, а в загробной — в ад (хотелось бы, чтобы для таких его учредили). Но если ты просто промолчал на собрании, то это, конечно, грех, но, по-моему, не смертный — не пытайся его оправдать, а пытайся искупить, говоря правду, где можешь, или помогая политзаключенным.

И два слова украинцам. Многие из вас эти мои слова, конечно, осудят. Имеете право, особенно те из вас, кто воюет или у кого на фронте близкие. Я и не хочу вас убеждать — не в том дело, что, как говорят иногда, у всех своя правда. Правда одна и она на стороне Украины. А вот ракурсы у всех разные. Вы простите меня — я-то за Украину и против путинской системы выступал вплоть до тюрьмы. Но людям, которые оказались сегодня во внутренней эмиграции, я сочувствую и желаю им пережить это ужасное время и сохранить себя. А Украине, понятно, победы!

P.S.

Это только начало разговора. Мы к нему вернемся. А вы пока поинтересуйтесь у своих родителей или просто у пожилых людей, как они лет сорок назад — похожее было время — решали те проблемы, которые сегодня стоят перед вами.