Карл Хламкин: «Пьющая интеллигенция – это исчезающий вид»

Они выступали на одной сцене с Gogol Bordello, Zap Mama, Baobab Orchestra, Кустурицей и Бреговичем. В их музыке смешаны кубинские ритмы и ямайский ска, балканская и цыганская музыка, татарские песни и ирландский виски-шансон, но в каких именно пропорциях – это каждый раз сюрприз. Неизменной остается лишь роль фронтмена: в центре всего этого музыкального безумия стоит Карл. Ну, или лежит – бывали и такие случаи.

Чем отличается Карл Хламкин от того человека, чье имя значится в твоем паспорте?

Прежде всего авантюрностью. Карл Хламкин прокладывает дорогу по непроходимым болотам, он прет, как трактор, ориентируясь по звездам. Раздает карты и в случае победы отказывается от выигрыша.

«Хламкин едет в Израиль», «Хламкин и саласпилсские ракеты», «Карл и секция деревянных игрушек», «Хламкин едет жениться», «Карл и укус кукушки»... Что тебе дает бесконечная смена названий твоих проектов?

Это, скорее, относится к моему рижскому периоду, когда мы организовывали фестивали Achtung! – каждый из них становился событием на локальном уровне. Нам хотелось сделать что-то безбашенное. А как привлечь внимание публики? Приклеенная к забору афиша – это первое, что бросается в глаза. И чем безумнее на ней будет текст, тем лучше. Над названием «Укус кукушки» и я барабанщик Маджа ржали дня два. Перед этим примерно неделю мы перемещались по Риге на автобусе баптистской церкви с изображением Иисуса. Это был настоящий трип, в результате которого и родилось очередное название группы. Кстати, латышские панки его тоже оценили, так что задача привлечь к себе внимание была выполнена.

В вашей музыке много всего намешано. Но начиналось все со ска?

Да, в свое время у нас было увлечение музыкой Skatalites и ямайскими оркестрами – все это хорошо сочеталось с портвейном в Болдерае у нашего приятеля Игоря Детковского. Но в дальнейшем мы от этого отказались. Да, мне по-прежнему нравится вся эта карибская тема с калипсо, дабом и реггей , но коллективным разумом она не стала. Может, и к лучшему. Получилось нечто другое.

Пять музыкантов, которые на тебя больше всего повлияли.

Том Уэйтс, Боб Марли, Pogues, Ник Кейв, Фред Фрит. И великий человек Сергей Юрский.

К кому из музыкантов, которых ты ценил в юности, ты с годами остыл?

Было бы странно, если бы наши вкусы со временем не менялись... Но я до сих пор считаю, что Стюарт Копленд (барабанщик Police. – Прим. ред.) – отличный музыкант. А вообще, мне и в 13 лет, и сейчас нравится одно и то же – находить что-то новое, фиксировать какую-нибудь странно воздействующую музыкальную фразу. В юности мой музыкальный кругозор был искусственно ограничен: чтобы послушать новую пластинку, ее еще надо было умудриться достать. Иногда с риском для жизни. Помню, у одного своего приятеля, который увлекался немецкой электронной музыкой, я взял на пару дней переписать новые пластинки. На обложке одной из них было изображено дерево, где вместо яблок с ветвей свисали свастики. Когда я нес эту пластинку под мышкой домой, было стремно...

Что тебе дает сцена? А что – отнимает?

Как говорил саксофонист Baobab Orchestra, с которым мы выступали в Бельгии: «Музыка – она не твоя и не моя, она общая». Когда с музыкантами, которых ты слушал только в записи, ты вдруг выходишь на одну сцену, болтаешь с ними перед концертом – это очень прикольное ощущение. Сцена дает возможность сесть на самолет и оказаться в любой точке мира. Мне интересно просто зажечь и дать жару.

История о том, как ты стал барабанщиком, уже вошла в анналы. Тебе было семь лет, тебя сбил грузовик, с переломом ноги ты попал в больницу. Старший брат принес тебе блокнот, ручку и детский барабан. С тех пор ты, извини за выражение, стучишь не переставая. Сколько барабанов за свою жизнь ты ухайдокал?

А разбить барабан – это несложно, поэтому я стараюсь лишний раз не заходить в магазины музыкальных инструментов.

Что входит в твой джентльменский набор перкуссиониста?

У меня есть такой рюкзак, в который вмещается вся моя концертная перкуссия: небольшие тимпалесы (кубинские барабаны. – Прим. ред.), гуиро (латиноамериканская трещотка. – Прим. ред.), шекере (африканская погремушка из сушеной тыквы. – Прим. ред.), цыганский бубен, небольшие охотничьи рожки для привлечения уток и милицейский свисток.

Самый экзотический инструмент, который использовался на своих выступлениях?

Как-то в одной рижской подворотне я нашел пылесос «Чайка» 50-х годов выпуска – как ни странно, в рабочем состоянии. Я поставил на него пластиковую мембрану от барабана (размеры совпали идеально), внутрь вмонтировал микрофон с выходом на усилитель и стал играть на этом пылесосе, как на ударном инструменте. Иногда для особого эффекта включал мотор, который издавал дикое рычание. Этот агрегат часто использовался на наших концертах в «Железке» (клуб железнодорожников. – Прим. ред.). Может, он где-то и сохранился...

Самое скандальное твое выступление?

На одном концерте в Бельгии (перед нами тогда, кстати, играл концертный состав Джанис Джоплин времен Вудстока) я оказался без своих барабанов. Было полное ощущение, что я их с собой брал, но оказалось – нет, забыл. Пришлось использовать большие баки от майонеза, которые я нашел на ближайшей помойке. Во время концерта мы пригласили на сцену девушек из зала, невзирая на просьбу организаторов этого не делать. Девушки танцевали, бросали в зал обувь, зрители кидали нам ее обратно на сцену, иногда ботинком попадало кому-то в голову. На сцене в тот момент было человек двадцать. В зале – тысяч десять. Незабываемый концерт...

Самый громкий провал?

Был один тур в Германии, где я начал бухать еще до начала гастролей. Десять концертов из двадцати были дико стремными, часто меня просто выносили из автобуса как манекен и ставили на сцену... Еще помню российский фестиваль «Пустые холмы», где я рухнул со сцены прямо на зрителей... На YouTube есть довольно стремный концерт из Тарусы, где тоже было достаточно весело... Да, сейчас эти высоты уже не достижимы... Хотя никогда не говори «никогда».  

Твой самый экстравагантный концертный костюм?

На этот счет у нас обычно никто не заморачивается. Скорее, можно говорить не о костюмах, а о спецэффектах. Помню, как-то раз прямо на сцене во время выступления весь наш оркестр побрился машинкой налысо. Еще помню, как в одном клубе я вылил на себя трехлитровую банку с пивом, и потом все вокруг жутко пахло этой брагой...

Тексты твоих песен, в основном, о двух вещах – любви и одиночестве. А сквозной линией через них проходит тема алкогольных напитков и последствий их потребления. Как-то ты сказал, что твоя аудитория – «пьяная интеллигенция». С тех пор что-то изменилось?

Мы играем на очень разные аудитории – это может быть и панк-клуб, и респектабельная свадьба. Могу сказать одно: в таких количествах, как раньше, никто уже не бухает. А пьющая интеллигенция – это вообще исчезающий вид. Знаю лишь несколько мест в Москве, где она еще сохранилась. То, что в свое время творилось в интеллигентнейшем клубе ОГИ, сегодня повторить невозможно. Тогда после каждого нашего выступления я думал: «Ну все, после такого угара нас сюда больше не позовут». Но нас все равно звали...  

За что ты можешь уволить музыканта?

У нас не контрактная система. Каждый может сказать: «Все, пока, у меня другие проекты» – и отчалить. Скорее, это такая гонка «Формула-1», где на дороге все время случаются какие-то происшествия: кто-то взял слишком большую скорость, а кто-то, наоборот, отстает, потому что забыл поменять масло, семеро бегут на юг, а один на север... И неизвестно, кто прав, ясно лишь, что надо бежать в магазин за новым набором специй.

Последний вопрос к тебе как к отцу (у Карла двое детей – Прим. ред.). Нужно ли детей учить музыке?

Не факт. Надо посмотреть ребенку в глаза и спросить: «Тебе это надо?» А вообще, я считаю, что с ребенком надо в любом случае договариваться. Но на начальном уровне желательно изучать все, что только возможно изучить, – музыку, рисование, бокс, компьютеры, ловлю насекомых в стеклянную банку, жонглирование, карточные игры... Потом он сам разберется.