Дита Риетума: шутки про Вайнштейна уместны только в узком кругу, даже с литовцами я пошутить на эту тему не могу

Иногда кинокритики начинают писать сценарии, или идут в режиссуру, или становятся продюсерами. ДИТА РИЕТУМА, золотое перо газеты Diena и самый авторитетный латвийский кинокритик, стала государственным чиновником – возглавила Национальный киноцентр. Теперь именно от нее во многом зависит, сколько денег из бюджета дадут на эту сферу и как они распределятся на конкретные проекты. Словом, Дита Риетума – главное лицо латвийского кино. И лицо, надо заметить, очень симпатичное.

Давайте начнем с темы, которая интересует абсолютно всех, – сексуальные скандалы и движение Me Too. Вы ездите по фестивалям, общаетесь с мировой киноэлитой. Как люди на все это реагируют?

Остро. Настолько остро, что в беседах лучше вообще не затрагивать эту тему – никогда не знаешь, какой будет реакция твоего собеседника. Шутки про Вайнштейна уместны только в кругу близких друзей. Но даже, например, с литовцами я пошутить на эту тему не могу. В Литве был громкий скандал с сексуальными домогательствами, в котором оказался замешан классик литовского кино Шарунас Бартас. Эта тема широко обсуждалась в прессе, мои коллеги из литовского национального киноцентра даже подвергались нападкам за то, что дали денег на его новый проект… Так что я предпочитаю на эту тему не говорить. Хотя мне, конечно, очень жаль, что один из моих любимейших актеров Кевин Спейси закончил свою карьеру таким печальным образом.

Но, может быть, все еще устаканится?

Вряд ли. Роман Полански, против которого подобные обвинения были выдвинуты еще в 1977 году, до сих пор в США персона нон-грата. Он даже не приехал в этом году на премьеру своего нового фильма на фестиваль в Венецию, опасаясь репрессий. И правильно сделал: там была толпа разъяренных людей с плакатами, жаждущими его крови. Так что никто не забыт и ничто не забыто. (Фильм Поланского «Офицер и шпион» в Венеции получил одну из главных наград, за призом на сцену вышла жена режиссера Эммануэль Сенье. – Прим. ред.)

У меня такое чувство, что скоро нас ждет появление нового кодекса Хейса (система цензуры, существовавшая в американском кино с 1930-го по 1967-й, регламентировавшая даже длительность поцелуев на экране. – Прим. ред.)

Мир меняется в сторону политкорректности, и с этим нельзя не считаться. На фестивале в Каннах во время пресс-конференции Квентина Тарантино по поводу фильма «Однажды в Голливуде» одна британская дама задала вопрос: мол, почему актрисе, которая у вас играет Шэрон Тейт, вы дали так мало текста? Вы же этим оскорбляете всех женщин, не говоря уж о светлой памяти Шэрон Тейт. Слава богу, что Тарантино не стал вступать с ней в дискуссии и ограничился одной короткой фразой: «Я так не думаю». Потому что, если бы он сказал что-то еще, это позволило бы интерпретировать его слова как угодно. Мог бы вспыхнуть международный скандал, Тарантино обвинили бы в мачизме и сексизме и вывели из зала в наручниках. Я, конечно, утрирую… Но звезды теперь действительно боятся сказать лишнее слово, поэтому их интервью стали такими политкорректными и стерильными. 

Раньше профессия кинокритика считалась элитарной, а сегодня она, похоже, умирает.

Статус кинокритика изменился, но я бы не сказала, что это умирающая профессия. В 90-е – начале 2000-х была совсем другая структура СМИ и другая ситуация c доступностью кино. Интернета еще не существовало, новые фильмы можно было видеть только на кинофестивалях, и лишь немногие из них добирались до проката. Кинокритик и видел, и знал гораздо больше, чем обычный зритель, у него было специальное образование. А сегодня каждый блогер считает себя кинокритиком. Я, кстати, против этого термина. В слове «кинокритик» есть негативные коннотации, и я предпочитаю слово «киновед» – по аналогии с искусствоведом! Критиковать действительно может любой блогер, а вот разбираться в кино…

Вы уже много лет преподаете теорию кино в Рижском университете им. Страдиня. Желающих изучать ваш предмет с годами стало больше или меньше?

Меньше их не стало. Я преподаю на факультете коммуникаций и абсолютно убеждена в том, что разбираться в кино важно не только для работников киноиндустрии, но и для журналистов, пиарщиков, рекламщиков. Кино – это основа всех аудиовизуальных СМИ. Мы ведь живем в мире движущихся картинок. А как мы можем жить в этом мире и не понимать, откуда это все взялось, как формировался язык кино, как устроен механизм аудиовизуального манипулирования? Так что я действительно считаю, что кино – это важнейшее из искусств. В связи с этим за последние 10 лет у меня появился пафос преподавателя – мне хочется народ как-то образовывать.

А на сына вы свой учительский пафос распространяете?

Нет. У него другие интересы – искусство, архитектура, он никогда не смог бы смотреть столько визуального материала, сколько это необходимо для кинокритика. Фильмов он смотрит мало, но зато качественные – у него хороший вкус. И мне нравится, что сегодняшние молодые люди не так уж интенсивно следят за новинками проката. Им все равно, какой это фильм – свежий или 30-летней давности. У них свои источники информации и свое «сарафанное радио».

Как изменилась ваша жизнь с тех пор, как вы заняли пост главы Национального киноцентра? Эту работу ведь трудно назвать творческой.

Да, я госслужащая, и моя работа ограничена очень жесткими рамками – каждый шаг регулируется законом и инструкциями. Но я не могу сказать, что я чистый функционер. В моей работе есть и своя территория для творчества. Я клерк, но клерк творческий. В частности, когда мы занимались подготовкой программы фильмов к столетию Латвии, это была абсолютно творческая работа. И я рада, что она привела к очень хорошим результатам. Конечно, можно вести дискуссии о том, создали ли мы в рамках этой программы 16 шедевров. Но мы, по крайней мере, создали какую-то целостность. Эта программа сделала очень много для латышского кино: вырос объем производства, качество производства и что еще важнее – зритель пошел на эти фильмы. Столько зрителей, сколько посмотрелo в прошлом году латышское кино, у нас не было никогда, если считать с начала 90-х. Сейчас дай бог это все не растерять, потому что темпы производства снижаются и денег на кино дают все меньше. 

А вам не кажется, что латыши вообще более увлечены театром, чем кино?

Между прочим, у эстонцев точно такая же ситуация. Для них кино тоже стоит на более низкой ступеньке. Так сложилось исторически. В нашей культурной иерархии театр всегда был солиднее, статуснее, престижнее, чем кино. Кино же начиналось как зрелище, балаган, и только спустя несколько десятилетий его начали считать искусством. Плюс кино – это не «оригинал», это «репродукция». За «оригиналом» люди идут в театр – там живые актеры, живая энергия. А кино… Ну, не посмотришь ты его сегодня, так посмотришь завтра или спустя год, по телевизору. Именно по этой причине местные олигархи предпочитают вкладывать деньги не в кино, а, например, в живопись – то есть в «оригинал».

Кстати о деньгах. Когда Национальный киноцентр распределяет бюджеты на новые фильмы, какими мотивами он руководствуется в большей степени – рациональными или эмоциональными?

Эмоциям там вообще нет места. Работы, дошедшие до публичного пичинга (презентация проекта, претендующего на государственное финансирование. – Прим. авт.), оцениваются экспертным жюри. Есть специальная система оценки – она представляет собой строгую таблицу с баллами. То есть это абсолютно математический подход. Но в основе всего, безусловно, личные впечатления от проекта. Не от презентации, а от самого сценария, от кипы бумаг. Что касается меня, то я вообще не голосую – я могу только акцептировать или не акцептировать вердикт экспертов. Последнего пока не случалось.

А бывали случаи, когда Киноцентр отклонил какой-то проект и вы потом об этом пожалели?

Я такого не припомню. Если проект не получил государственных денег, то этот фильм, скорей всего, вообще не был снят. Это же дорогое удовольствие: минимальный бюджет игровой ленты – 500–600 тысяч. Бывают редкие исключения. В прошлом году вышел отличный фильм Kriminālās ekselences fonds («Фонд криминального превосходства»), который наделал много шума и оказался очень успешным в прокате. Создатели этой ленты вообще обошлись без государственного финансирования, но они на него и не претендовали – принципиально хотели быть независимыми. Ну что ж, они сделали это – молодцы!

В этом году произошло небывалое событие: сразу два латвийских фильма – «Олег» Юриса Курсиетиса и «Свидетели Путина» Виталия Манского попали в шорт-лист Европейской киноакадемии. Вас это радует?

Конечно. Каждый год в Европе выходит 1 800 игровых лент. В Латвии – 4–5, бывало и меньше. Чтобы нас заметили на международном уровне, нам надо очень-очень постараться. И я горжусь тем, что оба эти проекта получили финансирование в нашем Киноцентре. Они начались вот в этой самой комнате, за этим самым столом, где мы сейчас с вами сидим.

Обе эти картины созданы усилиями нескольких стран: «Олег» – Латвии, Литвы и Бельгии, «Свидетели Путина» – Латвии, Швейцарии и Чехии. Я слышала мнения, что, мол, раз это копродукция, то вроде как это не совсем наше кино. А Манский – тот вообще из России.

Так говорят люди, которые плохо информированы. Большая часть латвийских фильмов создается как копродукция. По закону государство может финансировать только часть бюджета картины. Это значит, что остальные деньги нужно где-то добывать. Больших спонсоров на кино в Латвии найти трудно, значит, нужно искать деньги за границей. Но важны не только деньги. Если бы у фильма «Олег» не было западного продюсера, лента вряд ли была бы показана в Каннах, получила бы хорошую международную прессу и попала бы в список претендентов на европейский «Оскар». Тут ведь все очень сложно – существует своя система лобби, каналы продвижения… Но в основе всего, конечно, качество кино. А что касается Манского, то он житель Латвии, у него здесь своя студия, а значит, по всем законам он латвийский режиссер и продюсер.

Какие чувства вы испытываете, когда фильм, на который вы возлагали определенные надежды, получается неудачным?

Я стараюсь относиться к этому отстраненно. Но мне всегда бывает обидно за автора, и я не могу ему сказать, что фильм не удался. Не могу и все! Когда я была молодым критиком, для меня это не составляло никаких проблем. Юношеский максимализм позволял мне быть в своих статьях довольно жесткой. Но когда ты становишься старше, к тебе приходит мудрость и осознание того, что нельзя взбираться с сапогами на стол и, размахивая знаменем, выкрикивать лозунги. Ты начинаешь задаваться вопросом: а может быть, я не права в своем пафосе? Ведь сколько картин в истории кино было уничтожено критикой! А потом ты их пересматриваешь и понимаешь: ну да, не шедевр, но может, не стоило так переезжать их катком?

В кино, как во всех других сферах жизни, существует своя мода. Что сегодня в тренде?

Сегодня на повестке дня стоит женский вопрос. Модно продвигать женщин-режиссеров, поэтому многие фестивали активно их пропагандируют и даже вводят для них специальные квоты. Что, на мой взгляд, довольно унизительно – как для самих женщин, так и для кино в целом. А вот Венецианский фестиваль, например, в эти игры не играет, и я такое решение уважаю. Хотя этот фестиваль считают мачистским и сексистским.

А что касается моды на красной дорожке – она как-то изменилась за последние годы?

Не думаю. Ну да, был «черный марш» на «Золотом глобусе» – 2018, время от времени какая-то звезда выступает с экологическим манифестом, надевая платье из переработанных материалов. Но в целом красная дорожка – это совсем другой бизнес, не имеющий к кино никакого отношения. Это параллельная жизнь. Ты пришла, показала свои драгоценности, отработала контракт со спонсором – и все. Все светские дамы мечтают попасть на красную дорожку в Каннах, но они не представляют себе, какое испытание их ждет в кинозале: высидеть какой-нибудь артхаусный фильм – это же для них настоящая пытка!

Такое впечатление, что угар вечеринок в Каннах пошел на убыль, что сейчас уже никто не веселится на яхтах, а все светские мероприятия носят исключительно благотворительный характер.

Канны – это многослойный пирог, где существует все. Там ты можешь встретить и Брэда Питта, и какого-нибудь артхаусного режиссера из экзотической страны, и девушек легкого поведения. Кстати, недавно в журнале Variety была большая статья о секс-трафике во время Каннского кинофестиваля. Наверное, после истерики с Вайнштейном все это перестало быть столь видимым. Но так как в Каннах меня интересует исключительно кино, я не знаю, что происходит на этих яхтах. Может, это и к лучшему.

Самые сильные ваши киновпечатления последнего времени.

«Рома» Альфонсо Куарона, «Однажды в Голливуде» Квентина Тарантино, «Двойной любовник» Франсуа Озона… С тех пор, как я закончила работу как актуальный кинокритик (хотя я по-прежнему изредка пишу рецензии), я перестала столь пристально следить за новинками проката. Мою жажду кино всецело утоляют ленты 40–50-х годов. О них я писала свою диссертацию, их я постоянно пересматриваю. Это абсолютный hand made. Меня завораживают и сами фильмы, и законсервированное в них время – то, чего не будет уже никогда.

Да, эти фильмы как-то не хочется смотреть с попкорном.

Вот чего я никогда не понимала… Попкорн появился в американских кинотеатрах во время кризиса 20–30-х годов – билеты тогда стоили дешево, и продажа закусок позволяла кинотеатрам выживать. А сегодня это просто источник прибыли, в прямом смысле слова деньги из воздуха. На попкорне кинотеатры зарабатывают больше, чем на кино. На крупных мировых кинофестивалях тебя не то что с попкорном, а даже с бутылкой воды в зал не пустят. Поэтому я так люблю наш Splendid Palace с его величественной архитектурой и особым статусом – попкорна там не может быть в принципе. Так что не надо есть в кинозале. Ну потерпите полтора часа…